Глубоко. Пронзительно. Нежно
Шрифт:
Взгляд мой снова переключился на первый… пиджак… на мужчине вспотел и сросся с телом. Бабочка присосалась к его двойному подбородку, будто это был двойной виски, которого ей не хватало для храбрости, чтобы полететь. Мужчина с щетиной, усами и бородкой за квадратным, синим, словно бассейн, полный воды, столом. Служащий был похож на моржа, на которого перед выступлением натянули пиджак. Он вытащил папку толщиной с хороший роман. «Вы что у нас преподаете?» – «Итальянский». Это был нехороший роман, вообще не роман, бумажки, знали бы они, что я вообще итальянский начала изучать вместе со студентами. Я, правда, знала еще шведский, но универу нужен был препод по итальянскому, а мне нужна была работа, я ее получила. Итальянский после шведского показался легким приятным десертом. Шила не сомневалась в том, что именно авантюризм привлекал
«Вы знаете, Анатолий Степанович, поймали того маньяка, что охотился за женщинами», – вдруг выдвинулся ящик комода. «Да», – подумала я, глядя на пингвина, теперь он был похож не на моржа, а на пингвина, потому что он стянул с себя пиджак и остался в рубашке с жилеткой. «Или в дельфинарии уже начали другой номер с пингвинами. Он смог бы сам быть им вполне, насильником, пингвин-насильник. Может, он и есть такой же. – Катастрофически он мне не нравился. – Вот он идет по безликим улицам и собирает непослушных женщин. Такие чаще всего попадают в приключения. На вид приличный пингвин. И вот его уже судят, он сидит за решеткой, ноги в тазике, от сухости в горле». «За что вы их так? – спросил судья. «Я их любил, я слишком сильно их любил». – «Вы знаете, все они родили по пингвину, все его жертвы». Тюленя оправдали и отпустили обратно в бассейн.
– У вас была практика в Швеции, в Умео? – разбудил меня пингвин. Человек был настолько толст, что казалось, если к нему прикоснуться, останутся жирные следы на руке. Он был похож на борца сумо, родившегося в пиджаке, или даже рыцаря, залитого в доспехи, который вместо копья держал шариковую ручку и постоянно норовил тебя уколоть.
– Да.
– Сколько времени?
– Два.
– Ну, и как?
– Без Умео лучше.
– Да-да, безумный город, – пошутил пингвин. «Навешаешь на человека ярлыков, а у него, оказывается, есть чувство юмора». Я перевела взгляд на девушку в дальнем углу. Перевод был не очень, сух и скуп на взаимность, из тех, что не будешь долго читать. Но я искала отдушины. Она была мне необходима в этом канцелярском вакууме. «Вроде бы симпатичная баба. Только куда канула радость жизни? Куда девалась эта капризная дева? Она пропала, как будто я играл с ней в прятки, то я прятался от нее, то она, мы находили друг друга все реже, а прятались все изощренней, используя для этого не только подходящие предметы, но и подходящих к нам людей. Неужели она спряталась так, что я ее окончательно потерял. Я очень хочу найти тебя снова», – вспомнила Шила последний разговор по душам с мужем.
«Что вы на меня так уставились», – бросила та свой заусенец. Меня разглядывали очки, словно далекого космического корабля бинокль. В очках жили глаза, которые следили за происходящим, они тут же доложили центральной нервной системе, что видят меня, что я женщина, а значит, не представляю большого интереса, выше среднего роста, что на мне приличный пиджак и часы, сейчас ведется их ярлыколизация. Мой взгляд въехал в ее глаза, словно в тоннель. Там было холодно.
«Да, ничего. Вы здесь самая красивая просто. А этот пингвин мне не нужен», – окинула я взглядом остальных членов ее коллектива, бросив всю эту сравнительную характеристику к ее ногам. Девушка поправила юбку.
«Думаете, мне здесь нравится?» – потрогала она свою прическу, будто на ней держалась корона мисс канцелярии.
«Не думаю».
«А вот я думаю часто. Но пока ничего подходящего не нашла».
«У тебя есть мечта?» – перешла я мысленно на ты и перебралась на свободный стул рядом с ее столом.
«Замуж хочу», – еще раз она поправила корону.
«Ну разве это мечта?»
«Смотря за кого».
– Вот, все готово вроде бы, – оторвал меня от виртуального диалога пингвин и дал расписаться в какой-то из бумажек.
– Спасибо, – поставила я ему автограф и встала. – До свидания, – посмотрела я на мисс.
– До свидания, – махнул мне крылом пингвин. Она улыбнулась, я вышла. «Вот радость снова пришла ко мне. Я чувствую ее устойчивый пульс». Словно стартанувшая со светофора, я поспешила на свою пару, обгоняя попутный транспорт. Пусть даже учебный отдел украл у занятия уже пятнадцать минут, торопиться не было никакой нужды. Римская империя не простила бы спешки своему императору.
Я открываю глаза. Утро. Жены и след простыл. Джек в подтверждение чихнул. «Будь здоров? Ты не простыл, я надеюсь, след моей жены». Когда она оказывалась дома, пес не отставал ни на шаг от нее. Остальные следы, два тапка смотрели друг на друга с высоты паркета.
Несколько раньше она нащупала рукой свой телефон и написала студентам, что итальянского сегодня не будет. Приболела. Те вроде бы даже обрадовались. Я знала, чем могу их порадовать. Иногда и они радовали меня так же, сообщая, что у них семинар, или просто-напросто нет желающих сегодня спрягать глаголы сложного прошедшего времени, так как жить всем хотелось проще и в будущем. Несмотря на разинутую свободу, Шила ушла из дома вовремя.
Простые вещи радовали нас, простые эсэмэски. Мы пропитались недостатками друг друга, мы провоняли тем хорошим, что имели. Иногда мы просыпались и менялись взглядами, только для того, чтобы сохранить мир и спокойствие дня, мы вставляли в глазницы мировоззрение, она себе – мое, я – ее. Она смотрела на мир моими глазами, я – ее, я ее не видел, я смотрел на себя ее глазами. Эта игра забавляла, но была небезопасной, потому что, как и всякая игра, пахла своими правилами, своими обязанностями. Для того чтобы радоваться, совсем не обязательно было заводить детей, кошек и прочих хомячков. Обязательства шли вразрез любым радостям. С детьми пока не получалось, но собаку все же завели. Пес носился, как на моторчике, то и дело проветривая, когда требовалось, застоявшиеся отношения. Застои случались, как пустая порода в золотоносной жиле. Ее надо пройти, эту рутину, перетерпеть, дальше снова золото.
В жизни мне везло на Свет, с остальными складывалось сложнее, Шила была единственной, но света ей хватало. Я шел рядом с ней по освещенной дороге, несмотря на то, что иногда эта лампочка могла превратиться в матовую, стоило ее только накалить. Мрак затягивал наше все. Некоторые люди пахнут драмой, трагедией даже. Им свойственно преувеличивать со знаком минус. К таким относилась и она. Жена моя – сама трагедия. Она драматизировала по любому поводу, особенно в том, что касалось ее внешности: то волосы поредели, то задница плоская, то грудь уменьшилась, то вообще фигура никуда не годится и нужна другая. Срочно. Как правило, это длилось недолго, если я не брался ее утешать. Утешения затягивали ход болезни. На них можно было еще похандрить, похныкать, пока есть жилетка. А как тут не расчувствоваться, когда твой родной человек страдает. Причем страдает сам от себя. Я не мог пройти рядом, лучшим лекарством был секс. Он лишний раз доказывает женщине, что она желанна, пусть даже и собственным мужем. Женщины становятся безумными, стоит им только влюбиться, они глупеют, едва ты начнешь их понимать.
Где-то за стеной грянуло утро, занавес света и актеры выползают из своих ночных укрытий, вялые трупы одной большой труппы, именуемой человечеством. Спектакль идет нон-стоп, вот уже несколько тысячелетий. Благодарным зрителям надоедает порой. Его осветительство солнце ходит по кругу, будто на прогулке в камере. Узник, оно работает без выходных, впрочем, бывает порой в запое, когда хлещет дождь, а потом хворает под одеялом нирваны. Что касается Питера, то солнце может пролежать там целый месяц в облаках, абсолютно не отдавая отчета в том, что люди внизу слабы, беззащитны, они хотят видеть его, они скучают, они в унынии. Но сегодня все было иначе, все пело, все вертелось. Звуки улицы были звонкими и четкими. Апрель встал на март, словно на стол поставили стул, чтобы вкрутить более яркую лампочку. Сегодня лампочка была что надо. В голове моей еще играло вчерашнее Бордо и Стинг. Я шел, пока солнце бросало косые взгляды на землю. Хотело обжечь человечество. Оно рассматривало его под углом своего зрения сквозь вырез в стене. Занавеска окна меня спасала. Я открыл холодильник, словно Первый закон Ньютона, взял яблоко и закрыл. Если говорить о силе притяжения, то этот айсберг притягивал любого, оказавшегося на кухне. С аппетитом или нет, это не имело значения. Это был один из тех физических законов, нарушить который не было никакой возможности. Я снова открыл его.