Глухая секвойя. Рассказы-некрологи
Шрифт:
Лягушка из глухой деревни, недалеко от границы России, Белоруссии и Украины, ехала, отдалялась прочь от прежнего дома, – с девочкой, которая две недели давала скрипичные концерты для такой весьма странной аудитории. Лягушка еще не знала, что в скором времени в кармане пиджака она попадет в самую известную оперу всего человечества. И будет сидеть на руках у этой самой девочки, и не оставит никаких бородавок; и будет видеть, и слушать оперу «Орфей и Эвридика», и не верить своим ушам.
Лягушка жила у девочки еще несколько месяцев, но, когда Аннета с семьей путешествовала по Франции, она, видя, как влюбленные обнимают друг друга на площади, задумалась о том, что её лягушка совсем, оказывается, одинока. На следующее утро она обратилась к папе с просьбой отпустить лягушку. После чего они поехали к каналу и выпустили маленькую гостью
– Ведь в погоне за своим счастьем, я ненароком забыла о том, что могла причинить тем самым дискомфорт кому-то другому, – сказала Аннета.
Девочка помахала ей рукой на прощанье, и сказала, что обязательно будет приезжать. Расставание было не долгим и вполне безболезненным. Дважды девочка приезжала к каналу перед заходом солнца, чтобы сыграть на скрипке, но не одна лягушка так и не подплыла к ней.
– Наверное у неё дела, она подросла и нашла себе любимого лягушонка, и завела деток…и ей теперь совсем некогда петь! – подумала Аннета, вспомнив о том, что именно так некогда поступила её мамочка.
Мать Аннеты в молодости пела и была солисткой одной весьма популярной группы, и очень часто ездила гастролировать. Она постоянно показывала фотографии дочери, на которых молодая, красивая женщина стоит на сцене с микрофоном: в пышном, изящном платье, и модно на тот момент уложенными волосами.
Аннета спрашивала маму, почему она перестала выступать. Мама всегда задумывалась, а потом отвечала, что встретила самого любимого человека в её жизни: её папу, а потом от этой любви появилась самая любимая девочка – она. И у неё совсем не хватало времени ни на репетиции, не тем более на гастроли. Группа же не стала ждать и быстро нашла ей замену. Тогда Аннета обнимала маму и говорила, что раз ты пожертвовала своей карьерой ради меня, то я сделаю всё, чтобы ты мной гордилась. Так и случилось. Когда Анетта подросла и закончила школу, она поступила в консерваторию при театре и играла в оперном оркестре. Мама гордилась ей, её всегда переполняли эмоции и наворачивались слёзы, особенно в те моменты, когда дирижер пожимал руку её дочери в конце выступления, а зал аплодировал стоя. В тот момент она всегда думала о том, что приняла верное решение: пожертвовать своей карьерой ради дочери.
Что касается лягушки, в тот же день, когда девочка выпустила её в канал, ту выловили, и увезли на лягушачью ферму, где первое время ей казалось, что она находится в санатории или на каком-то курорте. Здесь было много воды, еды и красивых лягушек, которые даже квакали как-то по-особенному. У них были красивейшие фигурные лапы, наличию которых и завидовала наша лягушка, так как она была не с крупных особей. Лягушка жила на ферме и радовалась каждому дню. Но она перестала петь, а лишь ела и общалась со своими соседями по ферме, рассказывая о том, как она проделала огромный путь, прежде чем попала сюда. Не интересовало её также и то, куда пропадали некоторые собратья, но она точно знала, что нужно сторониться сачков, ведь ей не хотелось больше никаких переездов и переселений.
В день своего восемнадцатилетия Аннета находилась на гастролях в Париже. Родители приехали к ней, чтобы пригласить юную особу в ресторан под названием Roger la Grenouille на левом берегу Сены. Отец, ознакомившись с меню, предложил заказать Cuisses de grenouille (лягушачьи лапки, традиционное блюдо Франции). Все за столом согласились, не вспоминая про историю, которая произошла в её недавнем детстве. Какова была вероятность того, что именно та лягушка из тысячи особей, находившихся на той ферме, попадёт на стол этой семьи, и её лапки будут съедены той самой девочкой под сливочным соусом, – гадать мы не будем. Но случилось именно так. Вкушая то блюдо, и запивая белым вином, Аннета даже не задумалась о лягушке, её переезде, и о том куда же она пропала на том канале, когда она её отпустила…
Когда отцвели апельсины
«Я любила тебя…»
Солнце подходило медленно к горизонту, и небо окрасилось в сочный оранжевый цвет. Прохладный воздух с моря ощущался все сильнее, как будто он пришёл на встречу к самому солнцу. Остужал его, и медленно накрывая покрывалом сумерек, готовился принять в объятьях и уложить в ложе за горизонтом. Во внутреннем дворе виллы в саду, к дому шла женщина: не спеша переставляя стройные, ухоженные, не совсем молодые, но достаточно привлекательные ноги. Земля излучала тепло знойного дня и воздух над ней был ещё очень горячий. Из сада в дверной проём столовой был виден обеденный стол с разлитым по нему гаспачо, со стекающими ярко-алыми каплями на пол. За столом с мраморным лицом сидел хорошо сложенный мужчина. На вид он был мёртв. За спиной сидящего стояла женщина, медленно положив руку на его плечо, на тончайшем запястье которой сверкнул браслет искрами брильянтового неона. Она заговорила. Голос её слегка дрожал и был очень подавлен и испуган; но в процессе интонация менялась от нежно-мягкого и любящего, до страстного, гордого и жестокого:
Я, любила тебя Алехандро, любила всегда. Любила твоё лицо, твои глаза, твои губы, волосы, руки. Я так любила твои руки, твои пальцы, твои кончики пальцев…о, твои кончики пальцев, – воздыхая произнесла она, и продолжила, – я любила тебя, любила вся, любила и была преданна тебе. Любила твой бычий взгляд, при котором появлялась складочка между бровями, когда ты смотрел на меня так, что ревность растекалась ядом по твоему телу. Любила, когда ты ласкал мою грудь, любила, когда сжимал мои бёдра своими руками, и отдавался страсти со мной. Я любила тебя, мой Алехандро.
Я всегда была только твоя, даже тогда в мае, когда ты оставил меня совсем одну среди этих холодных стен на вилле в Саррии квартала Потралбес в столице Каталонии – Барселоне. Я была там так одинока, и меня совсем не радовал аромат цветущих апельсиновых деревьев в саду. Я скучала и всегда чувствовала, что ты рядом со мной, особенно в те моменты, когда возле бассейна на моё обнаженное тело любовался крепкий, мускулистый загорелый садовник Сантьяго. Я же в свою очередь оставалась совсем невозмутимой. А он так смотрел на меня, так смотрел…и это чувство, что он вот-вот сорвётся с места и набросится на меня как животное, – знай, очень беспокоило меня, и я ещё сильней тосковала по тебе… – её голос дрожал, но она взяла себя в руки и продолжила:
Я любила тебя мой Алехандро всегда, даже тогда, когда ты пахнувший ромом и сигарами засыпал у меня на груди. А я, едва дыша, лежала не шевелясь, чтоб только не разбудить и не потревожить тебя и твой сон. Я любила тебя… – интонация её голоса изменилась, и она, упрекая, с надрывом, не останавливаясь, обращаясь к своему оппоненту, продолжила:
Помнишь ту ночь, когда ты приехал, совсем забыв про меня, с двумя портуамериканскими длинноногими красотками? Я, оттаскав их за волосы, и исцарапав в кровь им в шеи, выкинула их в сад, – туда, где уже отцвели апельсины. Я кричала им в след, надрывая связки, что убью их и вырежу всю семью…если ещё хоть раз они окажутся в обществе моего горячо-любимого Алехандро…Помнишь? Взгляд её заблестел и было видно, как обида начала сочиться в уголках её глаз, но она, не останавливаясь, продолжила:
Я любила тебя, даже после того, как застала с нашим садовником. Я думала, что покину тебя, но ты поехал в Маранелло и привёз мне маленькое 12-ти цилиндровое, 6-ти литровое, цвета апельсинов – Ferrari…к тому же после твоего отъезда мне пришлось познакомить нашего садовника с моим Браунингом в нашем апельсиновом саду и объяснить, что здесь – ты только мой. Сантьяго пропал. Разумеется, ведь он бы никогда не смог любить тебя так как я.
Я любила тебя, мой Алехандро, – с нежностью произнесла она. Даже научилась готовить твоё любимое блюдо гаспачо. А ты так редко его ел, был вечно сыт, приезжая ко мне. Да, —вздохнула она, – ты совсем не баловал меня, мой дорогой, совсем…ты не водил меня за руку по узким улочкам Барселоны, не показывал мне памятники Гауди, и ты совсем не завтракал со мной. После того как ты подарил мне эти апельсиновые сады, я точно поняла, что ты предназначен мне судьбой, и наша встреча на том побережья Индийского океана была неслучайна. К тому же, чтобы туда попасть мне пришлось продать винтажную, старинную, фамильную брошь. И отчаявшись, на все вырученные деньги купить билет и оплатить отель на две недели, чтобы только не вспоминать о Джордже, и его нудных, докучающих меня клеркских разговоров; и совсем не любившим меня и потому, совсем не щедрым ко мне, как ты, мой дорогой Алехандро.