Глухомань. Отрицание отрицания
Шрифт:
— Ты так думаешь?
— Он газету мечтал издавать, деньги искал после полного своего провала, где только мог, но никто ему не давал. А тут появляется шанс. Вот причина, почему он с Сомовым вместе к тебе заехать решил. Сомов — это не просто милиция, это запал той бомбы. Вот почему его и поторопились убрать. Да неумело, глупо, с добиванием по голове. Значит, некогда было профессионала искать, сами действовали. Сомов признает, что это убийство, а проведет его по милицейским документам как дорожно-транспортное происшествие.
— Почему так думаешь?
— Знаю, а не думаю. Я с подполковником
— Боится Сомов, что ли?
— Это вряд ли. Когда боятся — помалкивают. Во-первых, ему прокурор Косоглазов приказал, а во-вторых, на его отделении висяков, как блох на шелудивой собаке. А дело это заведомый висяк, ну и зачем ему дополнительные неприятности?
— Да, за Метелькина заступиться некому. Это Сомов точно взвесил. — Я, подумав, спросил: — А если грузовик тот поискать, который его крылом зацепил?
— Сомов сказал мне, что ударившая «жигуленок» машина была, по всей вероятности, военным «Уралом» темно-зеленого цвета. Дорожный патруль видел в этом районе похожую машину, но номера не заметил: на военные машины они мало обращают внимания. А свидетелей пока не нашли. Шоссе второстепенное, а время дорожного происшествия приходится на минимум загрузки.
— А если по воинским частям пошуровать?
— Пустое, — вздохнул Маркелов. — Во-первых, отопрутся, а во-вторых, «Урал» тот давно выправлен и перекрашен.
— А труба, которой его убили?
— Труба давным-давно в каком-нибудь болоте утоплена. Поди докажи ее связь с преступлением, даже если и найдешь по весне… — Он остановился, протянул руку. — Держи. И выбрось из головы уголовную хронику.
Крепко пожал мне руку, подмигнул невесело и свернул к Сортировочной.
3
Совет выбросить из головы криминальную хронику Глухомани был вполне дельным. Разумом я понимал, что правы и Маркелов, и Сомов, а согласиться с ними не мог. Без всякой логики — не мог, и все тут. Как говорил Маяковский, «тихо ворочалась в тине сердца глупая вобла воображения». Я чувствовал, как она там ворочается, и мне было неспокойно.
Что могут гнать налево — да еще целыми вагонами! — ловкачи из нашей Глухомани? Мои макароны? Смешно. Воду из местного святого источника? Еще смешнее. Огурцы из парников Кима? Глупо. Особенно — в южном направлении.
Именно по этой цепочке размышлений я вспомнил о южном направлении, о котором упомянул Маркелов. А на юге — отечественная война чеченского народа против русских устроителей конституционного порядка…
Абзац. Я даже остановился, хотя до дома было всего-то полтора квартала. Я вспомнил о таинственно пропадавших вагонах с винтовочными и автоматными патронами.
И абзац был полнокровным. Чувствовал, чувствовал я, как живая жилка совсем рядом бьется. Где-то совсем, совсем рядом…
Патроны.
Стоп. Болтается ли? А может, давно уже прибыл на какую-то станцию южного направления? Кому война, а кому и мать родна.
И я стал взвешивать то, что было известно. А было мне известно немногое, но, как мне тогда казалось, в этом немногом могло кое-что навести на след. Во-первых, убийство совершил непрофессионал: значит, кто-то очень уж оказался напуганным теми документами, которые в тот роковой для Метелькина вечер могли оказаться в моих руках. Убийца пошел на перехват информации, почему и не успевал подключить кого-либо из мастеров этого ремесла. Во-вторых, для прикрытия был использован армейский грузовик, на который мало обращает внимания ГАИ (какую мзду возьмешь с солдата за рулем!) и который легко можно спрятать за колючкой воинской части, поскольку у нас армия давно уже отделена от народа. В-третьих, исчезла информация, которую Метелькин получил в товарном хозяйстве Маркелова. То, что получил, сомнений не было: листы регистрации оказались вырванными из книги учета. Вот, собственно, и все, чем я располагал. Ну, правда, была еще обернутая чем-то мягким труба, но найти ее, конечно же, никогда не удастся.
И я стал кантовать известные мне факты, крутя их в голове и так и этак. С канта на кант, так сказать.
Один человек знал, какие вагоны с патронами цепляли на Сортировочной к проходящим составам на юг. Знал и потому вырвал листы. Дежурный диспетчер, который и вел эти записи.
Сообразив это, я тут же набрал домашний номер Маркелова. И, услышав его голос, сразу же спросил фамилию диспетчера.
— Ох! — недовольно сказал Маркелов. — Тот дежурный еще за три дня до гибели Метелькина уволился, Курышев его фамилия. Дочь у него единственная заболела, он в Казань поехал, детей нянчить. Пустышка это. Забудь.
И положил трубку. И я тоже положил. В железнодорожные кассы звонить было уже поздно, да и кассиры не очень-то любили давать справки, кто, куда да когда… Похоже, что это действительно была пустышка.
Оставил я эти поиски. Дождался Танечки — она поздно с поминок по погибшему в Чечне однокласснику пришла — и лег спать.
Утром проснулся с ясным осознанием, что Шерлока Холмса из меня не выйдет. И как-то даже успокоился. Единственно, что сидело, — это доски для летнего домика вдовы Метелькина. Сомов обещал посмотреть на эту операцию сквозь пальцы, я его знал не первый год, а потому быстренько и организовал машину с отборными — специально об этом предупредил — досками.
Только машина ушла, позвонил однокашник, выбравшийся в большие чиновники. Поговорили о делах служебных, об отгрузке патронов в Чечню, и тут…
Тут меня будто подтолкнуло что-то. И я сказал:
— Просьба у меня к тебе, ты уж извини. Срочно надо выяснить, не улетал ли куда за рубеж некий гражданин Курышев. Никак, понимаешь, не могу я из своей Глухомани до-звониться до справочной авиаперевозок, а мне надо знать, куда он внес данные о…
О чем данные, я придумать не успел, уповая, что начальство все понимает с полуслова. И — точно. Догадливые они.