Глухомань
Шрифт:
— Заместителем, — сказал я, с трудом соображая, как могли в главке утвердить находившегося под следствием бывшего счетовода.
Вот с этими полухмельными соображениями я в Глухомань и вернулся. Ехал и думал, как я все выложу в лицо Херсону, как он будет выворачиваться («Ужиное в нем имеется», — сказал Тарасов) и как я с торжеством прижму его фактами.
А проспавшись, понял, что ничего этого я делать не буду. Это вопрос «компетентных органов», а помогать им — уж извините. Работает Херсон хорошо, отношения у нас нормальные — ну, и какого рожна мне еще нужно? Диплома
3
Вечером раздался звонок неожиданный. Звонил сам Спартак Первый — точнее, бывший первый, потому что уже вышло постановление о роспуске территориальных партийных организаций. Поздравил меня с победой демо-кратии, сказал пару банальностей, а потом вдруг поведал, что Альберт Ким первым в нашем районе организовал акционерное общество парникового хозяйства, получил все разрешения и — развернулся вовсю. Помню, я очень за Кима порадовался, а Спартак сказал:
— Вот тебе и первый миллионер в районе. Ну, и за что боролись, как говорится?
И как-то очень нехорошо засмеялся.
У меня так получилось с работой, что после этого почему-то очень неприятного для меня звонка мы с Танечкой смогли выбраться к Кимам только через неделю. Я прихватил оставшуюся от встречи с афганцами бутылку коньяка, Танечка — коробку конфет, и мы потопали.
Тут к месту вспомнить первое знакомство моей Танечки с Альбертом Кимом. Она в тот день впервые приступила к работе, как заявился Ким. Танечка кончила курсы стенографии и секретарства, твердо вызубрила порядок, а потому и спросила неизвестного посетителя в кирзовых сапогах, как ей следует его называть, чтобы с полной официальностью доложить начальнику. То есть мне.
— Называй меня, девочка, дядей Кимом, — попросил Альберт.
Вот с той поры она так его и называла. И ей было удобно, и ему было приятно. И в предвкушении приятности мы и ввалились в директорский особняк Кима.
А нас встретили странно тихо и даже как-то подавленно, что ли. У гостеприимных и широко живущих Кимов этого не водилось, и я забеспокоился.
— А где Альберт?
Помолчали мать с сыном. Потом мать сказала неожиданно:
— Вторые сутки домой зазвать не можем.
— Откуда зазвать-то?
— Пойдем, крестный, — вздохнул Андрей.
И мы пошли к любовно и со знанием дела отстроенным парникам, которые числились уже не за совхозом, а за акционерным обществом закрытого типа. АОЗТ «Кореец». Ким показывал мне как-то и чертежи будущей мечты своей, и то, что из мечты получилось. И получилось очень неплохо.
Только ничего этого уже не было. Ни будущей мечты, ни осуществленного строительства, ни будущих огородных урожаев. Парники все были старательно изломаны, стекла повыбиты, пленка изодрана, а урожай, на который так рассчитывал Ким, истоптан и вырван с корнем. И среди этого варварского разгрома медленно и понуро бродил Ким с корзинкой, в которую складывал то чудом уцелевший огурчик, то зеленый еще помидор.
— Ким!
Я подошел к нему, взял
— Вот, что они сделали. Им не нужно улучшать свою жизнь. У них одна задача: преследовать и пакостить тем, кто любит работать.
Я беспомощно молчал. А в голове, помнится, одна фраза бултыхалась, как в пустой бочке: «Мы же — огородники. Лучшие в мире огородники…»
— Записку оставили. Вот она.
Альберт протянул мне мятую записку. В ней печатными буквами значилось:
«С ЭТОГО ДНЯ ТЫ ПОСТАВЛЕН НА СЧЕТЧИК, КОРЕЙСКАЯ СВОЛОЧЬ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ — ОДИН ПРОЦЕНТ К ДОЛГУ».
— Разве ты не в банке брал ссуду? — растерянно спросил я.
— Да какой же советский банк проклятому частнику ссуду выделит без райкомовского указания? — вздохнул Ким. — Деньги я взял у Зыкова Юрия Денисовича. Под дикие проценты. Я же мечтал зелень выращивать… И как мне в глаза тем смотреть, кто поверил в меня? Кто после работы да в выходные вот это все строил?..
Кое-как мы уговорили его вернуться в дом. Пока Лидия Филипповна и Танечка с помощью Катеньки что-то готовили на кухне, я открыл бутылку коньяка, Андрей принес стаканы, и мы выпили всю бутылку враз. На троих и без всякой закуски. По-русски выпили, и Ким как-то отошел, успокоился и даже стал улыбаться. Правда, невесело.
— Один процент за каждый день. Неплохо, а? Понимаю, что запугивают, но и они должны же понимать, что нереально это требование.
— Соберем мы тебе деньги, соберем, — сказал я. — Ну, шестерки перестарались, только и всего.
— Хотел бы я знать, кто этих шестерок на отца натравил, — тихо сказал Андрей.
— Кто натравил?.. — Ким невсело улыбнулся. — Да у меня в совхозе каждый третий считает, что так мне и надо. «Никогда не проявляй инициативы» — они по этой психологии существуют. Стало быть, вчерашняя советская власть, что живет в них, и натравила. Я же всем предлагал в наше акционерное общество вступать. Всем! И одно только требовал: «Ваш вклад — работа. Настоящая работа, от солнышка до ночи». Кое-как набрал необходимое количество желающих, а то бы и общества никакого не было. Ну, отучили нас работать, отучили! Настолько безработицы боялись, что у нас на одно рабочее место десять человек набирали по штату. И это — надолго. Надолго это иждивенчество. Перекуры у нас куда важнее любой работы, вот в чем все дело. Перекуры, баньки да общая выпивка.
— Ты сообщил в милицию?
— Зачем? — Альберт пожал плечами. — Я и так знаю, кто это сделал. Они там натоптали, как слоны. Ну и для чего семьи бездолить? Ради мщения, что ли? Другой вопрос: кто их подучил? А сказать точнее: кто их натравил труд своих же соседей уничтожить?
— Вот я об этом и говорю, — сквозь зубы процедил Андрей. — Но мы разберемся…
Тут появились все три наши женщины: Лидия Филипповна, Танечка и Катюша, и Андрей сразу замолчал. Женщины мигом собрали на стол, мы расселись, и Андрей, как младший из мужчин, разлил по рюмкам.