Глупая сказка
Шрифт:
Потом революция, значит, произошла… Решили землю барскую поделить, а дом барский сжечь… Дом-то не очень богатый был, да и на самого Барина зла у людей особого не было, поскольку считали, что он не в своем уме, тогда таких божьими людьми называли… Ну да в других местах бар жгли, вот и наши решили… А еще тут много с соседних сел чужих понабежало – у старого-то Барина большое подземелье с вином было… Бутыли там разные, может, по сто лет им, бочки… Ну, а мужики, известно, до выпивки больно охочи…
Мне тогда восьмой годок шел, я тоже со всеми побежала смотреть,
Барыня да Алексей – молодой Барин – только и оставались. Ну… дом мужики жечь не стали… Зачем жечь добро? По домам вещи растащили, а погреб взломали… Вина там было ужас сколько…
Во дворе пили-то они, мужики, возле погреба… Мальчонка-то, Барин молодой, за ружье схватился, так его связали вожжами… Ну, мужики перепились, а бабам жалко стало бар, развязали барчука, посадили на телегу с матерью – и на все четыре стороны…
Потом-то уж мне Алексей, молодой Барин, рассказывал – к отцу они все пробивались… и через Сибирь, и через Крым, и через Мурманск, и через Украину… Да, видать, не судьба… домой вернулись… Это уж… дай бог памяти… в двадцать четвертом было… Через семь лет, значит… Молодому Барину тогда уж восемнадцатый годок шел… Вернулись тощие они, больные, голодные… как собаки. Ну наши мужики на них зла не таили… Подвал им, значит, в доме их бывшем отдали, хороший подвал, светлый, сухой… В самом доме уж тогда клуб был… Барчонка сторожем в лесе поставили, егерем, по-нынешнему…
Тут, правда, ему дружок его бывший помог… Колька Каучуров… В детстве они дружили, хотя отец и не хотел, все гнал Кольку из своего дома… Да и понятно, что там крестьянскому пацану делать… Но они все равно голубей вместе гоняли, рыбачили, на лошадях скакали – известное дело, мальчишеское…
Колька-то – он года на два постарше Алексея был – тогда уже, в двадцать четвертом, в комсомольских вожаках ходил… Ну и помог бывшему товарищу… Можно сказать, спас его… время тогда такое было… Враг все-таки, барин…
Барыня, правда, умерла вскорости… В лесу ее похоронили… Еще и сейчас камень лежит в папоротнике…
Анна Васильевна задумалась. Голова ее поникла, руки неподвижно лежали на коленях.
– А потом что? – спросил я, испугавшись тишины, шедшей от покойника…
– Потом? Потом… – Старушка подняла голову. – Уж больно хорош молодой Барин был… Плечистый, кудрявый, сильный… Девки все на него заглядывались. Но он ни с кем… Задумчивый все ходил, мрачный такой. Оденет ружье на плечо и пошел… И не стрелял никогда, не кричал, а все равно боялись его… Может, оттого, что чем старше становился, тем больше на отца походил… Идет навстречу – вылитый старый Барин. Мужикам, которые посовестливее, даже неловко как-то было… Снесли Алексею назад, что осталось еще из взятого: посуду там, одежду… Вот по праздникам оденет он отцовскую одежку: костюм черный, рубашку белую, краги… и идет по поселку… Ну, Барин старый, да и только…
Но известное дело: сын за отца не ответчик…
Да и Алексей к тому времени старался работать, Кольке Каучурову помогал. Тот по ученой части пошел… Какие-то деревья необыкновенные выращивал. Дуб какой-то необыкновенный… Чтобы зеленый зимой и летом был… Людям, мол, для красоты, снегозадержание больше получается, а листья зимой на корм скоту… В общем, кругом польза… Колька сажал, значит, а молодой Барин помогал ему, охранял… С душой оба работали… Большую посадку заложили по-над речкой… Да, видно, не очень у них получалось… Дубки-то те облетали каждую осень…
Чего уж скрывать теперь… Любила я молодого Барина сильно… Так любила, что по ночам деревья те, что он понасажал, что его руки касались, целовала… Проберусь ночью, обниму саженец, прижмусь и целую его, будто милого…
Но он, Барин-то молодой, женился вскоре… Цирк к нам приехал… Ну, он и женился на циркачке… Красивая, правда, была и гибкая, как лоза… Цирк уехал, а она осталась… Да разве, кто к нашей жизни не привык, выдержит долго?.. Лес, скука, зимой волки воют… И года не выдержала – убежала… Барин совсем нелюдом стал. Только и знает вокруг той посадки бродит… Одно, значит, у него осталось…
А у меня… У меня тоже нескладна девичья жизнь сложилась. Чего скрывать… Был грех… Чего уж там… Не соблюла я себя. Парень молодой да хваткий был… На восемь лет моложе меня. Лесником при лесе нашем. Лес-то с самого начала научным сделали… Ну вот… Парень тот вроде бы лесником числился, а сам браконьерством промышлял… Рыбы наловит, зверя какого убьет, у него и хлеб, и деньги всегда были, несколько раз сватался, да я не шла. Противный он был, прыщастый какой-то, морда круглая, да и жестокий… Скот резал: свиней, овец, коров – кто попросит. «Резак» – тогда называли…
Вот один год неурожайный выдался, уж не помню, какой… Все звери поразбежались, подохли, рыбу в речке повыловили, траву покосили… Лось один оставался, не трогали его, на развод берегли… А у нас много в семье малышни было… Посинели все, распухли… Вот он лося последнего и убил… Приволок и говорит: «Пойдешь за меня – отдам». Ну я не пошла, перед людьми стыдно было… а так… встречалась с ним тайно…
Анна Васильевна опять замолчала.
– И где он сейчас? Жив? – спросил я, опять лишь бы что-нибудь спросить.
– Жив… Да вы его знаете… Это Наум… наш заместитель по хозяйственной части… Наум Захарович.
– Вот оно что… – Я почему-то не удивился.
– Да… Ну что было, то давно прошло… А дальше что?.. Перед самой войной Колька академиком стал. Не за те деревья, а за что-то другое. За травы там какие-то… А та посадка выросла, как обычная… Только на одном дубке зеленый листочек всю зиму трепыхался… Идешь по снегу и чудно как-то: дубки стоят черные, голые, и только один листочек зеленый бьется… Может, и случайно засох зеленый такой, но они, Колька-то академик с Барином, давай скорей с него желуди собирать да новую посадку закладывать… Перед самой войной, значит, было… Посадка-то уже подросла немного, когда наши стали уходить от немцев… С боями… За каждый бугорок цеплялись… У нас тут, сынок, большие бои были…