Глупец (Читайте знаки - 1)
Шрифт:
Пауза внутри была бесконечной. Мысли тучей успели пронестись в моей голове. А, на самом деле, со стороны всё выглядело обычно и буднично. Никто из окружающих даже ничего и не заметил. Даже её подруги не придали никакого значения, на мгновение задержавшемуся взгляду своей собеседницы. Но она уже знала... Не могла не знать. Потому, что я это почувствовал. Не могло произойти это просто так. Иначе, это чувство, так не поглотило бы меня. Разом и всего целиком.
Я отвлёкся от своих мыслей из-за резкого жжения в пальцах. Инстинктивно я встряхнул рукой, из которой вылетел плавящийся фильтр, давно уже истлевшей сигареты. И с шипением ,завершил своё существование, в чашке остывающего кофе. Серый пепел, развалившимися кусочками, лежал на полированной чёрной поверхности
Из состояния оцепенения меня вывел голос, раздавшийся возле моей головы:
– Вы Антон Ветров?
Я поднял взгляд. Передо мной стоял молодой официант. Тот, который совсем недавно, веселил возле стойки бара девушек официанток. В руках у него был расписной жёстовский поднос, на котором лежал белый конверт.
– Да, Антон Ветров, это я. А, в чём собственно дело?...
– Да, не в чём... Просто вам просили передать, - улыбаясь, вымолвил молодой человек и протянул мне конверт.
На конверте красивым почерком, вензельными буквами, чернилами было написано: " Ветрову Антону Павловичу". И чуть ниже приписка: "лично в руки".
Я совсем растерялся. У меня и в мыслях не укладывалось, от кого могло исходить это послание. Да, и кто вообще мог знать, что я буду находиться здесь, именно в этом месте. Я никогда не был завсегдатаем таких заведений. И заходил в них только по мере необходимости. Наверное, это просто, чей-то розыгрыш. Кто-то увидел меня здесь сидящим, вот и решил подшутить.
– А кто предал?
– справился я у официанта.
– Да, пацанёнок какой-то. Подбежал, тыкнул на вас пальцем. Сказал, мол, очень срочно и убежал, - пояснил официант, продолжая стоять, видимо ожидая моей дальнейшей реакции.
Плен
Попав к русским, пленные ожидали суровых испытаний, а многие даже мучительных пыток и смерти. Но на самом деле, всё оказалось не так уж и страшно. Хотя жестокие законы военного времени не отличались особым участием к их судьбам, военнопленных согнали в разрушенные здания, где несколько дней они находились под оцеплением конвоя. На морозе, почти под открытым небом и без пищи, люди грудились возле костров и уцелевших после бомбежки небольших печек, которые русские называли буржуйками. Весьма странное название, если судить по тому, что - буржуа, как класс, подразумевает людей относительно состоятельных. Защищаясь от холода, пленные использовали в качестве дополнительной одежды, любые подручные средства. В ход шли одеяла, портьеры, пледы, ветошь. Не гнушались даже предметами из дамского гардероба. А один унтер офицер обмотал себя подушками и напоминал своим видом покрывшееся инеем огородное пугало, на заброшенном, зимнем поле. Но всё это не спасало от трескучих зимних морозов. Измождённые и обессиленные люди умирали как мухи, замерзая во сне, или от истощения и ранений.
Через несколько дней, часть военнопленных оставили в городе, для восстановительных работ, а остальных согнали к железнодорожному вокзалу. Точнее к тому, что от него осталось. Замёрзшими до полусмерти людьми, забивали до отказа вагоны теплушки, необорудованные для пассажирских перевозок. Пол в них, был застелен смёрзшейся жёлтой соломой.
В пути состав делал кратковременные остановки. Тогда военнопленным разрешалось справить нужду и сделать необходимые запасы дровами. Дров отпускалось по четыре полена в одни руки. Этого было недостаточно для того, чтобы отопить оледеневший вагон, но давало возможность по очереди, с небольшими интервалами времени, греться возле небольшой буржуйки. На остановках так же выдавали питание. Едой это было назвать нельзя, но даже эти порционные кусочки мороженой рыбы, для них были средством, дающим надежду, хоть немного ещё побороться за свою жизнь.
В каждом вагоне назначался ответственный, тот, кто следил за тем, чтобы не дать людям умереть во сне от окоченения. Через небольшие промежутки времени, он давал команду, всем перевернуться на другой бок и приводил в чувство тех, кто его не уже слышал, если ещё оставался жив. Обмороженные трупы сгружали здесь же, на этих станциях, укладывая их как дрова на подводы. Что с ними происходило в дальнейшем, никто не знал. Но рассчитывать на то, что их предавали захоронению, не приходилось.
Потом их путь по железной дороге был закончен. Состав сделал остановку посреди занесённого, глубокими сугробами, непролазного бурелома. Вдали виднелись верхушки сосен покрытые снежными шапками, играющие на солнце переливами искристого инея. Воздух был морозный и чистый. Словно скальпель хирурга, разрезал он пылающие лёгкие, вылетая обратно клубящимся паром. Нос и щёки, щипало и кололо так, что из глаз непроизвольно бежали слезы. Слёзы не успевали скатиться по щеке, как тут же замерзали в ледышки на жёсткой щетине. Вот он дремучий лес - берлога "русских медведей". Для немцев стало дико и не понятно, зачем они так отчаянно бились за эту землю. Ведь жить здесь в этих условиях, равноценно самоубийству. Только русский Иван, со своей бесшабашной терпимостью и звериной приспособляемостью, мог здесь жить и считать себя человеком.
Пленных заставили выходить из вагонов. Выходить не хотелось. Потому что каждый понимал, что здесь в дремучем лесу, где по близости не видно ни станции, ни вообще намёка на какую-нибудь цивилизацию, ожидать их могла только она... Смерть...
Но разум, пытался найти хоть какую-нибудь зацепку, дающую новую надежду. Ведь не может же так быть... Если бы их хотели уничтожить, то зачем было вести их в такую даль?... И разум победил страх...
Люди высыпали из теплушек, валясь в глубокие, по пояс сугробы. С остервенением и жаждой, они стали глотать снег. Их не выпускали уже двое суток, а остатки воды им так и не удалось пополнить на предыдущей стоянке. Колодец так занесло в метель, что его не смогли откопать. А вооружённые угрюмые конвойные, не позволили набрать даже снега, спуская собак, на любого, кто пытался выйти из строя.
Эту неразбериху и хаос, враз, оборвали автоматные очереди конвоя. Порядок навели достаточно быстро. Военнопленных пересчитали и выстроили в колонну по два. Шире не представлялось возможным, так как вся эта измученная и обессиленная процессия, растянувшейся вереницей, зазмеилась к пункту назначения по русскому бездорожью. Следуя по глубоким сугробам и непролазным, занесённым дорогам, немцы благодарили Бога, за то, что им не довелось участвовать в боевых действиях, именно здесь. А ведь это была только местность Средней Волги, что являлось ещё далеко не всей Россией.
За опушкой леса показались строения. Значит жизнь. Значит и в правду есть надежда...
Строениями оказались деревянные срубы, с треугольными крышами. Кое-где, срубы были обшиты рейкой или доской. А, в общем, типичные русские избы. Где добротные, где неказистые. Но, такое убогое хозяйство, с обнесёнными скромными заборчиками, не совсем радовало хозяйский глаз, тех, кто до войны трудился на фермерских угодьях.
Пленных погнали дальше. В нескольких километрах от посёлка Чистое, их и расквартировали. В длинных строениях барачного типа, стоящих на территории, обнесенной оградой из колючей проволоки, по периметру лагеря, стояли наблюдательные вышки, на которых, закутанные в тулупы охранники, наблюдали за вновь прибывшими заключёнными.
С этого момента, началась их нелёгкая трудовая жизнь. Не смотря на все её тяготы, люди с пониманием относились к своей судьбе. Война для них уже кончилась. И жизнь стала обретать хоть какой-то, но всё-таки, смысл. По весне сошёл снег, и начались работы, связанные с торфоразработками. Голодные времена прошли. Кормить стали хоть и однообразно, но терпимо, для того, чтобы поддерживать своё существование. Иногда удавалось выменять хлебный паёк, на молоко, сметану или творог, у населения. Со временем, местные жители, сменили своё первоначальное чувство ненависти, на терпимость. Многие проявляли сочувственное сострадание к военнопленным.