Глупости зрелого возраста
Шрифт:
Ира ни о чем не попросила.
— Ну, напиши мне… — в сотый или тысячный раз за последние три дня Иван проверил почту. Увы, Ирина не нуждалась в бесцеремонном советчике, указывающем, что такое хорошо, а что такое плохо.
— Ну и ладно… — Ильин плюхнулся на диван. Бесконечное воскресенье длилось уже целую вечность, а достигло всего лишь полудня. Еще немного и стрелки часов сольются в едином порыве и образуют сплошную вертикаль. Через пять с половиной часов из верхнего положения она опустится в нижнее, явится Туманцев, начнет жаловаться на жизнь, звать
— Я тоже очень нуждаюсь в поддержке. — Тишина комнаты поглотила фразу. Ильин с тоской посмотрел на потолок (белая гладь ничего не выражала), безнадежно повторил. — Я тоже очень нуждаюсь в поддержке, — и включил телевизор.
На экране в красивом доме красивые родители красиво воспитывали красивых детей. Еще более красивый хеппи-энд увенчал историю и подтвердил: в жизни есть место счастью. Во всяком случае, кинематографической. А в реальной? Следующие два часа Ильин старательно путешествовал с канал на канал, лишь изредка с неодобрением поглядывая на плотную пелену дождя за окном.
— Так и начинается старость.
Делать было решительно нечего. Порядок в квартире Иван навел еще вчера, писать не хотелось, читать тоже. Оставалось ждать Колю.
Тот появился, как всегда, вовремя. Показал бутылки с пивом, и с порога завил:
— Есть серьезная тема.
— Пошли на кухню, — обречено вздохнул Иван.
— Значит, так… — Тумацев с наслаждением опорожнил стакан. — Ваня, скажи мне только честно, тебе наша Ирина Иринина сильно нравится?
О том, что они с Ириной работают вместе, Ильин Туманцеву не рассказал. Зачем?
— Нравится, красивая баба, — Ильин был сыт Ирой по горло и постарался уйти от ответа.
— Нравится вообще или конкретно? — уточнил Николай.
— У меня Тамара есть.
Туманцев вперил пронизывающий взгляд в лицо Ивана. Тот безучастно прокомментировал:
— Я еще немного похолостякую и заставлю Томку вернуться.
— А получится? — удивленно спросил Туманцев. — Она у тебя баба с норовом.
— За то и ценю.
Николай с сомнением в голосе произнес:
— Ты Ванька изменился за последнее время до неузнаваемости. Я иногда просто диву даюсь, тот ли это человек, которого я столько лет знал.
Ильин недовольно поморщился.
— Ты приперся, чтобы обсуждать произошедшие во мне перемены?
— Нет, — Туманев, будто ему стало душно, нервным движением оттянул ворот свитера. — Я о себе, любимом.
«О ком же еще», — заранее скучая, Ильин приготовился слушать очередную исповедь. Она началась с разоблачения:
— Я — сволочь, — признал Колька и в подтверждение даже ударил кулаком по столу. — Я самая настоящая сволочь.
Лирическое отступление
В 54 года горько признавать, что мужская жизнь закончилась, что никогда больше не доведется испытать головокружительный восторг соития, сладкое затмение экстаза. Приговор доктора обжалованию не подлежал:
— Да-с, батенька, — клистирная трубка был насмешливо (или показалось?) участлив. Показалось. Глаза за стеклышками узких очков были абсолютно равнодушны, видимо страшную новость приходилось объявлять не единожды.
— Дисфункция…в общем, смиритесь, эрекции нет и не будет никогда.
Слово «никогда» сразило Туманцева наповал.
— Может быть витамины, уколы, грязи… — взмолился он.
— Не тешьте себя иллюзиями. Никогда значит никогда. Когда-нибудь, это случается с каждым из нас.
— Но… — Николай еле шевелил губами. — У меня молодая жена.
— Если любит вас, то поймет.
— И все же, если есть хоть один шанс…
— Увы, медицина здесь бессильна.
— Понимаю, — Туманцев протянул конверт. Консультация одного из лучших специалистов в городе стоила изрядных денег, и медленно побрел в старость.
Мимо шли женщины. Молодые и пожилые, грудастые и плоские, маленькие и высокие, красивые и уродливые — отныне и навеки они принадлежали теперь другому миру, в который Николаю не было доступа. Покачивая бедрами, собирая встречные взгляды — о, эта непреходящая потребность в кокетстве — бабье торопилось прийти домой, выполнить не хитрые домашние обязанности и лечь под своих мужиков. Суки! Николай с ненавистью уставился на обтянутый джинсами тощий зад, прошмыгнувшей мимо девицы. Мерзкие похотливые твари! Проститутки!
Он давно перестал считать, сколько у него было женщин. Когда-то в молодости, количество играло роль. Он вел дневник, записывал фамилию, имя, адрес очередной пассии, ее пристрастия в постели. Потом бухучет наскучил, да и пристрастия дам перестали волновать. Зачем сыпать бисер, зачем удовлетворять кого-то и думать о чужих ощущениях, когда есть собственная персона, собственные желания и куча баб, готовых по первому зову лечь с ним в постель.
Теперь это в прошлом! В горле тугой обидой стоял ком. Случившееся было до невероятия несправедливо. Любая сука, даже древняя развалина, если повезет найти охотника до ее заскорузлых прелестей, могла наслаждаться жизнью. А вот ему дорога в секс заказана. На нем отныне и навеки горит позорное клеймо — импотент.
«Ну, почему со мной произошло такое? Почему? Другие до смертного одра силу сохраняют, в семьдесят пацанок трахают…» — Николаю хотелось вернуться в нарядный кабинет доктора, ударить кулаком по столу, заорать «не может такого быть!», потребовать переосвидетельствования. Вдруг ошибка? Вдруг? Туманцев даже сделал два шага назад. И застыл истуканом. Ходи, не ходи, кричи, не кричи, доктор прав. Его дружок спекся. За последние полгода он ни разу не проявил себя, не подал признаков жизни. Висел уныло, игнорировал Юлькины заигрывания, не реагировал на хозяйские ладони, немецкую порнуху, виагру. И только при надобности изливался тонкой струей бледноватой мочи, как будто природа создала его исключительно для этого.