Глядя в будущее. Автобиография
Шрифт:
Сальвадор стремился подавить партизанское движение, явно поддерживаемое его коммунистическим соседом — Никарагуа. Для того чтобы выжить, правительство Сальвадора нуждалось в помощи США. Но действующие в стране "эскадроны смерти" — экстремисты, убившие архиепископа Ромеро и четверых американских монахинь в 1981 году, а затем, в том же году, еще двух граждан США — советников по труду, — препятствовали нашим попыткам добиться от конгресса одобрения ассигнований на эти цели.
Моя задача состояла в том, чтобы убедить президента Альвареса Магану и других руководителей Сальвадора (включая человека, которого прочили в преемники Маганы, — Хозе Наполеона Дуарте), а самое главное — верхушку военных, заправлявших военными делами страны, что деятельность "эскадронов
Наше прибытие было обставлено так, как ни один официальный визит, свидетелем которого я когда-либо был. Повсюду была видна боевая техника. После посадки самолета ВВС № 2 мы пересели на вертолеты, доставившие нас на открытое поле в нескольких милях от аэропорта. По краям поля рос низкий кустарник. Люди в военной защитной форме стояли с оружием наготове на случай нападения либо партизан, либо правых "эскадронов смерти".
Быстрый переезд на автомашинах в близлежащий поселок. Везде войска. Мы провели ряд встреч, а через несколько часов в длинном, узком и переполненном зале состоялся "официальный обед", на котором присутствовали, очевидно, все главные политические и военные деятели страны. Оглядев сидевших за столом, я понял причины такой демонстрации военной силы. Дело было отнюдь не в вице-президенте США. Одна точно нацеленная ракета или снаряд, и все руководство страны было бы уничтожено.
Я не помню, что мне когда-либо раньше приходилось произносить официальный тост, так тщательно подбирая слова, чтобы передать послание Америки.
"Г-н президент, — начал я, — вы и многие другие граждане Сальвадора продемонстрировали чрезвычайное мужество в борьбе против тирании и экстремизма…" Затем шла вторая часть речи: "Но ваше общее дело подрывается несущим смерть насилием реакционного меньшинства… Эти фанатики правого толка — лучшие друзья Советов, Кубы, сандинистов и сальвадорских повстанцев. Каждое убийство, совершенное ими, отравляет источник дружбы наших двух стран и помогает навязывать народу Сальвадора чуждую ему диктатуру. Эти трусливые террористы из "эскадронов смерти" вызывают у меня, у президента Рейгана, у конгресса США и у американского народа такое же отвращение, как и левые террористы".
Я чувствовал, что мои слова дошли до слушателей, но это была не та речь, успех или неудача которой оцениваются тем, что вам свистят или аплодируют. Первая реакция была положительной, но преуспел ли я — это можно было оценить лишь по тому, что произошло после нашего отъезда.
Через четыре с лишним года положение в Сальвадоре все еще остается неустойчивым, но эта страна присоединилась к растущему числу центрально- и южноамериканских демократий, заменивших прежние олигархии и диктатуры. Какую роль сыграли в этом процессе напряженные семь часов, проведенные мною в Сальвадоре, трудно сказать. Но я знаю, что в декабре 1983 года я передал сальвадорцам наше послание.
Бейрут. Это самая тяжелая поездка за границу, которую я совершил или когда-нибудь буду вынужден совершить в качестве вице-президента. Был убит 241 человек, когда грузовик с взрывчаткой ворвался на территорию казарм морской пехоты в Бейруте, и все старые слова — трагедия, гнусность, бессмысленность — не вернут их к жизни и не помешают террористам нанести новый удар в другое время и в другом месте.
Это было в октябре 1983 года, через семь лет после убийства американского посла в Ливане, когда я еще был директором ЦРУ. Я вспоминаю встречу с президентом Фордом, Генри Киссинджером и Брентом Скаукрофтом в Ситуационной комнате Белого дома. Мы обсуждали вопрос об опасности для граждан США, находившихся в районе Бейрута: не следовало ли их эвакуировать, рискуя тем самым показать, что мы теряем доверие к умеренному прозападному правительству.
Изменилось ли что-нибудь за прошедшие семь лет? Глядя на разрушенные казармы и разговаривая с некоторыми людьми, уцелевшими при взрыве, я так не думал. Но значение этого района для Соединенных Штатов и Запада слишком велико, чтобы поднять руки и уйти.
Мы направили морских пехотинцев в Ливан как часть международных сил по поддержанию мира. И теперь вопрос состоял лишь в том, можем ли мы вообще что-то сделать, чтобы в этом районе снова мог установиться мир. Президент Рейган продолжает надеяться, что, несмотря на неудачи, все же можно найти какой-нибудь выход из порочного круга терроризма и стабилизировать положение не только в Ливане, но и на всем Ближнем Востоке.
Иранская инициатива была вызвана предположением, что в одном из мировых центров терроризма предстоят перемены. Со смертью аятоллы Хомейни начнется борьба между различными группировками, претендующими на его место. По нашим оценкам, такая борьба уже началась, причем некоторые группы стоят за политику, менее враждебную к "Великому дьяволу", то есть к Америке, чем другие.
Это была не только наша идея. Попытки "навести мосты" начали и другие страны, имеющие жизненно важные интересы в этом районе. Это делал не только Израиль, но по крайней мере и одна из арабских стран, которая конфиденциально посоветовала нам поступить таким же образом. Для большинства американцев Иран — это Хомейни. Но у нас были сведения, что есть и другие иранцы, чье внимание обращено прежде всего на советские войска на границах своей страны. Они видели более 100 тысяч советских солдат, оккупирующих их исламского соседа — Афганистан. Они испытывали к своему северному соседу страх и недоверие, издавна присущие иранцам.
Для таких иранцев не США, а Советский Союз олицетворял собой "Великого дьявола". Они ни в коей мере не были "умеренными", но путем соответствующей обработки этой группы предстоящие перемены в Тегеране могли бы дать лучший результат. Другим путем для нас было ничего не делать: пусть произойдут неизбежные перемены, а мы будем уповать на лучшее. И все же было решено "наводить мосты".
В этом был риск. Но в такой нестабильной части мира любая политическая инициатива — это риск. Подчас, когда затрагиваются наши национальные интересы, президентам приходится рисковать. Основываясь на том, что нам было известно из наших разведывательных источников, а также из сообщений дружественных стран, расположенных в этом районе, президент решил, что в данном случае стоит пойти на риск.
Когда я пишу это в начале 1987 года, следователи конгресса и специально назначенный прокурор изучают каждый аспект того, что в итоге выросло в дело "Иран — контрас". Не зная, какие новые факты появятся на свет в ближайшие месяцы, я не буду строить догадок о том, какую роль сыграли в этом деле другие.
Но говоря это, я знаю, что в деле "Иран — контрас" есть такие моменты, которые не изменятся ни завтра, ни через шесть месяцев, ни через шесть лет. Некоторые из них освещены в докладе комиссии Тауэра, опубликованном в начале 1987 года. Другие относятся к урокам, которые следует извлечь, чтобы будущие администрации смогли предотвратить подобные фиаско.
Начну с того, что я знал и когда я узнал об этом.
А знал я то, что была сделана попытка при посредничестве Израиля "прощупать" одну из иранских группировок на предмет того, как продать вооружение и в какой степени сделать вопрос о заложниках частью всего плана.
Впоследствии корреспонденты спрашивали меня, почему я не знал большего. Отвечал тогда и отвечаю сейчас: лица, проводившие операцию, разъяли ее на части, как при игре в кубики, когда целую картину можно разложить на кусочки. Впервые возможность ознакомиться со всей картиной в целом представилась мне только в декабре 1986 года, когда Дэвид Даренбергер, тогдашний председатель сенатской комиссии по разведке, подробно рассказал о ходе предварительного расследования этого дела его аппаратом.