Гнев истинной валькирии
Шрифт:
– Могу ли я вам чем-нибудь помочь? – спросил он.
Он говорил предельно вежливым и мягким тоном – как непохоже на религиозного фанатика!
– Не думаю, но все равно спасибо вам за предложение. А сейчас мне надо домой.
Он перехватил ее руку, и она с удовольствием восприняла мысль о возможной схватке. Но во взгляде его не было агрессии. Гераки не угрожал, он собирался дать ей совет.
– Мэй, – произнес он. – Вы не правы насчет того, что вам никто не сможет помочь. Иногда люди считают, что все кончено, но это взгляд смертного. В мире действуют высшие силы, а они способны поддержать нас в любой ситуации.
И она
– Вы что, пытаетесь обратить меня в свою веру посреди толпы в подземке?
– Зачем? – строго нахмурился он. – Судя по тому, что я слышал, вы уже в прекрасных отношениях с богиней.
– Но откуда… – и внезапно ее осенило! – Значит, вы прислали мне кинжал!
Он насмешливо поклонился:
– Я бы сказал: «признаю вину», но в действительности расклад совершенно другой. Госпожа хотела поговорить с вами, и я исполнил ее желание.
Мэй застыла, растерянная и ошеломленная. Она ведь сказала Джастину правду: то, что она пережила среди тех одичавших полей, навсегда изменило ее жизнь. Богиня сдержала слово: она вывела Мэй в родную землю и укрыла от опасностей, а прикосновение к ее силе и мощи – это было и вовсе непередаваемое ощущение! А теперь Мэй даже не знала, что и думать. Раньше она полагала, что, наверное, нет ничего плохого в том, чтобы служить богине… но сейчас она поняла, что Гераки тоже играет здесь свою роль, и это все портило.
– Вы ее жрец? – спросила она.
– Нет, – улыбнулся Гераки. – Я служу другому богу, но госпожа и мой бог – союзники, и я ее искренне почитаю. Именно поэтому она назначила меня посланником в вашем деле.
– Надо же! – воскликула Мэй, у которой немного отлегло от сердца. – Они союзники! Но я почти ничего не знаю о ней. И о вашем боге.
– Правда? – Он искренне удивился ее ответу. – Наш общий друг – тот, который служитель, – ни разу не упомянул о своем божестве?
– Джастин? Нет, с чего бы это?..
Гераки покачал головой: мол, что с вас таких взять?..
– Понятно… Ну и шут с ним. Я рад, что вы вкусили от силы госпожи.
– Да. Вкусила, – тихо повторила Мэй. – Хотя я до сих пор гадаю, что мне теперь делать дальше. Сама не пойму – чего я хочу…
– Тогда позвольте дать вам совет – а то, как я вижу, поезд голубой линии на подходе. Загляните в себя, откройтесь госпоже – и, возможно, ваши нынешние горести покажутся вам несущественными. Мой господин говорит мне, что она никогда не отнимала от вас своей длани. Если вы решите остаться под ее покровительством, то, вероятно, спустя некоторое время мелкие заботы смертных предстанут перед вами в истинном свете – то есть мелкой, не стоящей вашего внимания суетой. Удачи!
Он хотел развернуться и пойти к вагону, но она схватила его за руку – прямо как он ее некоторое время назад.
– Подождите! А как ее зовут?
Гераки заколебался:
– Избранный сам должен заслужить высшее знание. Только обычным верующим говорят имя божества без предварительного испытания.
Но что-то в ее лице, похоже, тронуло Гераки, и он добавил:
– Фрейя.
– Фрейя, – произнесла Мэй.
Имя богини излучало силу.
– Думайте о ней, – мягко сказал Гераки. – Не о мужчине, который разбил вам сердце.
Он затерялся в толпе, а Мэй стояла неподвижно еще пару минут. А потом направилась
Но с Фрейей все было по-другому. В любом случае легких и быстрых решений в ее ситуации нет. Она оказалась дома и наконец осознала: что бы там Гераки ни говорил о «суете», власть Джастина над ее сердцем безраздельна. В аркадийской глуши Фрейя наполнила Мэй беспредельной радостью, но такую же силу имели и раздумья о Джастине здесь и сейчас. И от этих мыслей было не так просто отвертеться.
А вечером Джастин заявился к ней домой, и все донельзя усложнилось.
Она глазам своим не поверила, когда экран в спальне показал Джастина, который маячил у входа. Он ведь должен быть на ужине у Лусиана! Но нет, стоял и смотрел в глазок камеры домофона, ждал, когда она откроет. Вообще-то чип позволял ему пройти сразу к ее квартире: Мэй прописала такое право для него и еще пары человек в домашней системе безопасности. Интересно, почему он этим не воспользовался? Боится? А чего? После их последнего разговора как раз это и требовалось: просто договорить начистоту. Одним словом, зря он боялся. Мэй пустила его. Сердце бешено колотилось, она считала секунды: вот он идет по лестнице, вот сейчас позвонит… Предназначение, говорите? Высокое призвание? Мелкие человеческие заботы? Помилуйте! Все это тут же вылетело у нее из головы. Она снова чувствовала себя школьницей: подскочила к зеркалу, торопливо пригладила растрепанные волосы. Выглядит она сегодня как обычно, но разве это важно? Он пришел к ней! Сам!
Джастин позвонил, она распахнула дверь, и оба застыли. Он впился в нее напряженным, голодным взглядом, и сначала она онемела, а потом вдруг разворчалась:
– Что это ты тут делаешь? Почему не у Лусиана? Ты сказал, что не можешь…
– Я ошибался.
Тихий, хрипловатый голос. Он захлопнул за собой дверь, привлек ее к себе. И впился губами в ее губы жадно, неистово, словно боялся, что она его оттолкнет, если он не удержит ее силой. Куда девалась его прежняя нежность! Он вцепился в нее, как дикий зверь, подвластный лишь инстинктам. Она ответила ему тем же, отдалась этому животному чувству, зная: потом наступит время нежности. Потом у них будет все время этого мира. Потом…
Он подхватил ее на руки и, как пушинку, отнес в спальню, замешкавшись лишь на мгновение у выключателя: он погасил свет, прежде чем уложить ее на кровать. Они спешно раздевались в тусклом свете уличных фонарей, от которого по углам мельтешили тени. В отличие от той ночи в Панаме он не стал размениваться на предварительные ласки. Он набросился на нее подобно разгоряченному имплантом преторианцу: это было неожиданно, но приятно. В крови Мэй пульсировало столько гормонов и эндорфинов, что столь яростная атака не вызвала возражений. Хотя он вцепился в ее запястья так, что наслаждение граничило с болью. Не важно, главное, что они вместе – как и должно быть.