Гнев Перуна
Шрифт:
Поспешил к своим боярам.
— Ян и ты, Чудин, сегодня же пришлите обители мёда, воска, зерна из моего двора — ко столу святым отцам. Пусть молятся за нас.
— Сегодня и будет! — первым поклонился Вышатич и двинулся к воротам. За ним все остальные со Святославом во главе...
— Всё же угомонили Феодосия, — прошепелявил им вслед Еремея, провожая свиту недобрым взглядом. — Стар уж стал. К Божьему раю готовится...
После того как Феодосий в своей пещере благословил молодого послушника, пресвитер печерский отец Никон постриг его в монашеский сан и нарёк новым именем. Отныне навеки исчез стыдливый парень Наслав. На свет явился молодой сероглазый монах Нестор, вдумчивый и молчаливый. Дни и ночи просиживал он над книгами. Читать был научен сызмальства, ещё в Василькове, где со времён князя Ярослава дьяки брали в науку смекалистых. Но писать не умел. Тяжёлое это дело — выводить азы и буки на пергамене, составлять из них слова, а в те слова вкладывать мысли. Чтобы не пустыми были... Нестор целый год положил на сие умение свой труд. Пока не одолел мудрости писания. А потом с удовольствием просиживал над пергаменами — то переписывал из Четьи-Минеи [69] , то что-то своё уже выводил. Интересно, когда твои мысли в слова выливаются...
69
Четьи-Минеи — сборники житий святых, составленные по месяцам в соответствии с днями чествования Церковью памяти каждого святого.
Неожиданно тихий монастырский рай обернулся для него адом. Виной было и не книжное обучение, к которому пресвитер Никон посадил молодого мниха, и не труды в трапезной или на монастырской ниве. Его тело вдруг начали истязать бесовские искушения. Лукавые проделки диавола мучили молодого постриженника и днём и ночью. Путали-запутывали его сердце в сетях воспоминаний, от которых, считал, он отрёкся навсегда.
Наипаче допекал диавол, когда приводил в его келию образ Гаины. В её глазах то потухало синее пламя, то покрывалось сизым пеплом, то снова пылало. Она протягивала к нему руки и вдруг начинала рыдать: «Зачем спас меня от Перунова огня? Почто отдал косоглазому слюнявцу?»
Нестор тогда срывался в бег. Перебирался через монастырскую стену, продирался сквозь чащобу и едва видимой тропинкой направлялся к Перевесищу, а потом, мимо Лядских ворот, поднимался к Княжьей горе. Невдалеке от княжьего двора, у самого Боричева спуска — узвоза [70] , возвышался розовато-каменный терем тысяцкого Яна Вышатича. Дом его был высок, о пяти башнях, стоявших рядом одна возле другой. Дом был на подклети, имел большие окна, кругло вырезанные вверху и украшенные резьбой. В рамы окон были вставлены цветные прозрачные пластины, похожие на смальту, какие изготовляли греческие рукоделы для дворцов своих царей.
70
Узвоз — крутой спуск (древнерус.).
Сей терем скорее напоминал пышные хоромы великого князя, которые невдалеке когда-то поставил и украсил Владимир.
Вокруг Янового дома были выстроены медуши [71] , бретьяницы [72] , онбары, псарни, соколярня; конюшни стояли далее, за большой оградой, которая разделяла двор боярина на две части и окружала его дом глухой стеной. А далее, за ограждённым двором, у спуска на подольские улицы, были поставлены хлевы, курятники, коровники, хижины для дворовой челяди. Здесь мычала, блеяла, ревела, гоготала в сотни голосов домашняя животина, меж которой носились постоянно десятки погонщиков, челядников, поваров...
71
Медуши — помещение для сохранения меда.
72
Бретьяница — амбар, кладовая.
Сюда боярин, видимо, редко заглядывал. Здесь хозяйничали стольники, конюшие, тиуны, биричи, каких было полно во всяком добром боярском дворе. Да и в своих пышных палатах Ян не задерживался около боярыни. Непоседливый воевода постоянно был в походе — то шёл в полюдье, за данью для князя, то в далёкую Ростовскую землю или на Белоозеро мятежи тушить. То составить с иным волостителем — мелким или могущественным — ряд-договор на мир или войну. Воинственный Святослав Ярославич утверждал себя на всей земле и лукавством, и лестью, и раздачей земель — и мечом. Бросал свои рати со старшим сыном Олегом на половцев, посылал на помощь полякам, на Вислу, против чехов. Принимал немецких послов и хвалился пред ними златом и серебром, узорочьем и пушниной. Дабы и в далёких землях ведали об его богатствах и могуществе. И в самом деле, император Священной Римской империи Генрих IV [73] , который жаждал вначале помочь изгнанному братьями князю Изяславу, опешил от тех богатых даров, которые привёз его посол Бурхард Трирский из стольного града Русской земли. В немецкой хронике позже было записано: «Бурхард привёз королю столько злата, серебра и драгоценных одежд, что никто не помнит, дабы когда-нибудь такое богатство привозилось в немецкую державу». Генриху сразу расхотелось помогать нищему-изгою князю Изяславу...
73
...император Священной Римской империи Генрих IV... — Генрих IV (1050—1106) — германский король и император Священной Римской империи (с 1106 г.), из Франконской династии.
Ян был верным помощником князя Святослава. Метался по всей Русской земле — из конца в конец. Там бряцал мечом, там звенел золотом, там действовал наговором. Только на большие праздники христианские возвращался домой. Со всей дружиной своей шёл в храм, отмаливал содеянные грехи, чтобы сразу броситься творить новые... На то ведь милосердие Божье и существовало...
Боярыня Гаина сидела в хоромах одна. За все годы своего неожиданного замужества не могла привыкнуть, что стала боярыней, что имела право повелевать, что это даже требовалось от неё как от хозяйки и распорядительницы неисчислимых богатств рода Вышатичей в Киявье [74] , в Поросье, в Новгороде Великом, на Белоозере...
74
Киявье — летописное название земель Киевского княжества.
Тихая, смиренная боярыня проводила свои дни в беседах с учёными монахами и монахинями. Наипаче с игуменьей женской обители Святого Петра, которая была невдалеке, против Софии. Учёная игуменья Анна, в миру Янка, дочь переяславского князя Всеволода Ярославича, была обучена книжной премудрости и завела в монастыре схолу для девочек, палату милосердия для больных и немощных. Тянула к себе и молодую боярыню.
Служанки Вышатича поначалу угодливо кланялись своей господарыне в пояс и предупредительно заглядывали в рот. Но скоро почувствовали её незлобивую натуру, доброту и махнули рукой. Блаженная, не иначе, их боярыня! Старшая горничная Килина, которую все называли проще — Килька, уверяла, что боярыня не в своём уме, что ничем она в доме не занимается, лишь сидит над книгами. Наверное, потому, что душой уже побывала в Перуновом пламени и вкусила сладость идольского грехопадения.
Гаина знала об этих пересудах и принимала их со смиреньем. Людям языки ведь не укоротишь. Мир они ценят и мерят по своей короткой мудрости. Что поделаешь? Правда людская — не среди людей, она выше.
Трудно было узнать в боярыне Гаине бывшую Ярилову невесту. Небольшая, но тугая грудь, крепкий стан, раздавшиеся плечи — всё говорило о тоскливой женской перезрелости. Только лицо приобрело какую-то ещё большую пылкую привлекательность. Тонкие нити тёмных бровей потемнели. Огромные серые глаза с чёрной радужкой у зрачков как-то стали более глубокими, встревоженными. Над верхней губой появился нежный золотистый пушок. Она редко когда стягивала с головы чёрный платок, так же как и широкое чёрное навершие поверх белой сорочки.
Так и жила. Или влачила существование. Этого не знала сама.
После завтрака всегда садилась за стол, листала тяжёлые страницы огромных книг. Килина жалостливо вздыхала — такой жене да доброго бы мужа, да детей в подол! Вот! Что же их боярин худосочный! Его больше тянет к славе, к походам, к гульбищам. Все ищет, чем бы далее свой род прославить. Дед его Остромир проуславил, вишь, Евангелием красным, отец — Вышата — цареградским походом. А он и его меньший братец, разгульный Путята, измельчали, гоняясь за славой. А она — эхма! — махнёт крылом перед ними — и растает, яко дым. Беги, воевода, догоняй!..
Килина первой заметила у двора высокого молодого мниха. Он часами простаивал у ворот. Или прохаживался вокруг дома. Кого поджидал? Конечно же не её, рябоватую половчанку, которую подобрал воевода Ян в половецкой степи!..
Когда ворота раскрывались и был виден весь двор, дом с двумя крыльцами, монах тот настороженно всматривался в лица людей.
Не спрашивали у черноризца ничего. Когда б и спросили — не сказал бы. Он ведь и себе боялся признаться, кого выжидает. Но Килина скоро поняла: боярыню! Конечно же уже всех перемерил своими глазищами.