Гнев Перуна
Шрифт:
— Не хотим Изяслава! Снова приведёт ляхов! Долой Изяслава! Трусливый князь!..
— Кияне, да покличем Всеволода из Переяслава! — снова подвинулся боярин Чудин к краю помоста.
— Всеволода! — отозвался вдруг переяславский митрополит Ефрем.
— Всеволода!.. — подхватило у помоста несколько десятков звучных голосов.
Митрополит Иоанн закивал им головой:
— Да... да!.. Всеволода!
На его груди болтался серебряный крест. Ян Вышатич удивлённо посмотрел на Иоанна— что-то в его тёмных глазах мелькнуло злорадное.
А Чудин тем временем шёпотом рассказывал Яну подробности. Странная смерть забрала Святослава. Обедал здоровым в своих хоромах вместе с отцом Иоанном. Ушёл почивать после обеда в свою ложницу — и помер. Сказали после — разрезал желвак. Больше ему ничего не известно.
Митрополит Иоанн дёрнул Чудина за рукав:
— Скажи всем: я даю своё согласие на Всеволода.
— Киевляне! — зычно крикнул Чудин. — Отец Иоанн, митрополит наш, даёт своё согласие на князя Всеволода!
Иоанн вознёс над собой крест.
— А-а-а!..
Чудин ударил снова в било, добиваясь внимания.
— Чудин, а Чудин! — тянется на цыпочках Ян Вышатич, стараясь дотянуться до уха рослого боярина. — А что же нынче молчит Печерская обитель?
— Известное дело — законного князя Изяслава желает.
— Тогда нужно бы и нам, брат... и всем людям достойным на этом стать. Законного звать из изгнанья!
— Уж поздно... Отец Иоанн благословил...
— Законность ведь укрепит нас. Прекратятся межусобицы между князьями.
— А раньше ты этого не говаривал, когда тебя сюда князь Святослав с собой привёл и возвысил! — уколол его за прошлое Чудин.
Вышатичу было не до обид. Стянул с головы шапку и решительно стал впереди митрополита Иоанна.
— Кияне! Добрые люди! Смерды и рукодельцы! Купчины и бояре! Слушайте!.. Слушайте-ка!..
Иоанн удивлённо уставился на вертлявого маленького боярина. Откуда он выскочил? Сии варварские обычаи никак не понять — не знаешь, чего ожидать на таком вече, где каждый говорит, что пожелает!..
Вышатичу удалось кое-как утихомирить первые ряды. Он звонко крикнул:
— Слушайте, люди, правду! Князь Святослав умер — его нет. Но есть законный киевский князь, Изяслав, который сидит в изгнании у ляхов. Отец его великий Ярослав сам посадил его на златой стол в Киеве. Так было угодно Богу. Так и по старым обычаям русским ведётся издавна. Зовите Изяслава! Законного князя зовите!
— А-а-а!..
— Пойдёте супротив воли Ярослава — пойдёте супротив обычая нашей земли!.. Супротив Бога!..
— А-а-а!..
— Изяслава!..
— Всеволода!..
Вышатич дёрнул Чудина за полу:
— Скажи и ты, брат. Видишь, люди колеблются. Пусть в земле Русской господствуют князья по старейшинству. Тогда уймётся крамола.
— Уже поздно. Отец Иоанн...
— Ты трус! — зло прошипел Ян в лицо Чудину. Кончик его острого носа побелел, губы дрожали. — Боишься сего гречина? — И вновь бросился к краю помоста: — Кияне!.. Кияне!..
Но его уже никто не слушал.
Вышатич скатился клубком по высоким ступеням помоста и начал пробираться сквозь толпу.
Ещё у Софии киевляне продолжали вечевать, а из южных Лядских ворот вырвались сани, запряжённые тройкой быстрых лошадей, и понеслись через Крещатый Яр и Перевесище к Днепру. Оттуда шёл хорошо наезженный путь по льду к Печерскому монастырю.
Настойчиво дёргали за щеколды, пока в привратной башне монастыря отодвинулось окошко. Чьи-то острые глаза придирчиво разглядывали неизвестных людей, топтавшихся перед обителью.
Время было предвечернее, и черноризая братия, начинавшая свой день ранними молитвами перед рассветом, теперь опочивала в келиях. Такой обычай завёл недавно почивший игумен Феодосий. Его преемник, новый печерский владыка Стефан, свято придерживался установленных преподобным Феодосием порядков и обычаев. В эти часы велел никого не пускать за стены обители.
Привратник долгое время не подавал голоса. Вышатич схватил палку и начал отчаянно колотить ею по воротам.
— Открой! Сие воевода Вышатич! — припал к окошку слуга воеводы — Бравлин.
— Не велено, — спокойно молвили из-за ворот. — Перед вечерней молитвой открою.
— Открой, а то снесу тебе голову! — рассвирепел Вышатич и выхватил из ножен меч. Грохнул о ворота, только загудели дубовые доски.
В окошке молчали. Бравлин снова начал колотить билом о ворота. После нескольких злобных ударов палка разлетелась в щепки. За воротами молчали.
Вышатич повалился на сани, закрыл глаза. Перекипал сердцем, успокаивал неистовое волнение в груди. В голове беспорядочным роем кружились мысли. И чем больше думал, тем больше удивлялся своей опрометчивости. Примчался сюда, а какие слова приготовил отцу игумену? Сгоряча не подумал. Вот Бог и остановил его пред тем важным шагом в его жизни. Теперь должен собраться с мыслями и найти единственное важное слово, способное склонить людей на его сторону и добиться успеха.
Но слово это не шло на ум, и в голове проносились давно забытые картины детства. Новгород Великий белокаменный... Пенистый мутный Волхв... Старый терем посадника Остромира. Потемневший от лет, но будто окаменевший от них и неподвластный времени. Сыростью гниющего дерева дохнула на него просторная хоромина — вся в иконах, с тёмными серебряными лампадницами. В резных дивных узорах подоконники и косяки дверей.
Под большой, украшенной золотом иконой на лаве сидит слепой старец. Это его отец, слепой Вышата. И зимой и летом Вышата сидит в кожухе, наброшенном на плечи, и бесконечно перебирает пальцами выпуклые чёрные чётки. Кроваво-синими ямами глазниц он уставился куда-то вверх, в потолок, задрав свою козлиную бородку и натужно собрав кожу лба, отчего смешно топорщились два редких кустика седых бровей, седой чуб, свисавший на чело.
Старый Вышата был совсем немощным. И часто плакал. По глубоким морщинам лица стекали широкие ручьи. Ян не мог без содроганья глядеть на эти слёзы. Кусал губы, стискивал кулачки, чтобы самому не расплакаться.