Гнев Перуна
Шрифт:
Нерадец удивлённо стал её разглядывать. Она ведь! Её лицо неземной красоты! Когда-то, ещё молодым, тайно страдал из-за девицы. Тогда на Ярилов день глаз не сводил с неё!..
Гаина открыла глаза, вздохнула, начала тяжело подниматься на ноги.
— Пойду... к своему дому... Хотя бы поклонюсь душам отца и матери...
— В такой-то мороз? Ещё и не отогрелась...
— Пойду, тётушка. Спаси тебя Бог за помощь. Век буду помнить. Ты мне как мать родная ныне. Вернула меня к жизни.
Нега всхлипнула, вытерла кончиком платка заслезившиеся глаза.
— Нерадец, проводи боярыню. Какая же она молоденькая да хорошенькая!..
Нерадец бросился одеваться. Руки его дрожали. В небольших светлых глазах под широкими тёмными крыльями бровей затеплилась радость. Под острыми, немного выпирающими скулами лица неспокойно шевелились узловатые желваки. От этого его пшеничные усы смешно оттопыривались.
Нерадец мгновенно запряг сани, положил в них свежего сена. Терпеливо ожидал, пока выйдет Гаина и сядет рядом с ним. Наконец она молча села.
Нерадец пустил лошадь рысью.
Сани тихо поскрипывали по снегу, легко приминая полозьями обмякший уже снег. Направлялись к церкви Успения.
Лишь теперь Гаина поняла, куда ночью прибил её буран. Это было предградье Василькова, которое выросло за валами города: оратайский конец, беззащитно выходивший прямо в поле. Кое-где стояли избы со светлыми соломенными крышами. Должно, новые, недавно поставленные дома. Чаще всего это были беглецы из Поросья да с улучины днепровской, где нынче хозяйничали половецкие орды. Тысячные толпы русичей со своими семьями, скотом, утварью из года в год оставляли старые обжитые места окраин Русской земли и прибивались сюда, ближе ко княжьему Киеву, под защиту мечей киевских дружин...
Вот и улица Претичей. Не улица — заулок. Ни следа, ни тропинки у занемевшей избы Претича. У старого ковача не осталось детей, кроме Таины. На ней и замыкался их род.
Гаина поспешно сползла с саней, ринулась к дверям. Отбросила деревянную щеколду — в доме не было даже замка, — вошла в сени. На скамье, как и когда-то, стояли рассохшиеся деревянные ведра. Под потолком на жердине висели пучки калины, душицы, мяты. Мать как истинная русинка запасала эти травы на зиму от хвороб.
В избе всё так же, как и когда-то было. Вышитые белые полотнища рушников над окошечками. На столе — белая полотняная скатерть, припорошённая пылью. На ней — уже ссохшаяся паляница. Кто-то оставил для домового, чтобы дом стерёг.
— Если хочешь, затоплю печку, — тихо отозвался за её спиной Нерадец.
Гаина отрицательно мотнула головой.
— Кто же... схоронил их?
— Некому было... Мор напал на людей. Так мы с Тукой собрались да ещё двое парней... Старые люди нас на вече просили. Яко могильщики, ходили с заступами. Твоих вот здесь, за огородом, закопали...
Гаина впервые посмотрела на Нерадца.
Широкоплечий верзила, усы пшеничные — до плеч, и мнёт в руках шапку.
— Век не забуду... Почему же не поведали мне?
— Твоего воеводы боялись.
— Как зовут тебя?
— Нерадец.
— Хочешь — бери себе эту хату. Заимеешь жену — заводи хозяйство.
Нерадец отвёл глаза в сторону.
— Нету мне пары...
— Что так говоришь?
— Кроме тебя — никто сердцу не мил... — едва шевеля губами, произнёс он.
— Не нужно...
— Знаю!.. Это я так... Коль уж пришлось...
Гаина задумчиво сдвинула брови. О ней здесь ещё помнят. Душа её будто оттаивала, согретая человеческой мукой и болью.
— Я всё равно буду ждать тебя.
— Не нужно...
Нерадец надел шапку на густую копну своих рыжих волос.
— Говорю тебе, чтобы знала, коли что случится... — упрямо повторил он, глядя себе под ноги.
— Отвези меня в Киев, Нерадец... — тихо попросила Гаина. — Отвези... Мои кони унеслись...
— Найдутся! Я видел их вчера вечером...
— Найдутся — возьми себе. На новое хозяйство.
— Спаси тебя Бог, Гайка.
Только через три дня Нега Короткая разрешила Гаине ехать в Киев. Собирала её в дорогу как родную: вязала в узелки орехи, медовые пряники с маком; тайно била поклоны то иконе Богородицы чудотворной, висевшей в углу, то своей чародейной чаше, которая стояла на отдельной полке рядом с деревянными идолами. Не знала, каких богов и благодарить за щедрость боярыни. Лошади! Тройка лошадей!.. Прямо с неба свалилось богатство!
— Тука! Нерадец! Где же они, эти кони? — бросалась к сыновьям.
— Молвили, на кожемяцком конце их переняли.
— Так бегите же за ними! То ведь наши кони!..
Вскоре тройка гривастых лошадей била копытами в конюшне Неги Короткой.
...И снова над Тайной плыло неяркое зимнее солнце. Молчаливые леса в белых одеяньях снова манили сказкой, тайной. Что-то чистое берегли в себе. Что-то большое обещали.
Гаина им улыбалась благодарно. И белому небу, и белому солнцу улыбалась. И нелукавому Нерадцу.
Он закутывал её плотнее в бараньи шкуры и, будто невзначай, прижимал к своей груди. И ей было от этого хорошо.
— Слышь, Нерадче, вот у этих дубов тогда подкатился прямо ко мне высокий снежный столб, рассыпался перед ногами. Какой это был мне знак от Белобога? Как ты думаешь?
— Это метель начиналась.
— Смотри, вон какая-то хижина! Кто там живёт?
— Никто. Это хижина для охотников. Или для странников, чтобы отогреться зимой.
— А чем там отогреваться?
— Там есть печка, есть дрова. Нужно лишь огонь разжечь.
— А где огонь взять?
— Как — где? В кресале.
— До Киева нам ещё ой сколько... Я замёрзла...
— Чего же... можно и передохнуть...
Нерадец завернул лошадей к лесной хижине.
В ней было темно и холодно. Но на полу у печки лежали сухие берёзовые и сосновые поленья. Нерадец стал высекать огнивом искру.
Вскоре в хижине потеплело. Бело-розовое пламя щедро рассыпало вокруг себя горячие искры. Запахло живицей.