Гневное небо Испании
Шрифт:
Испанцы, наверное, шутят, когда говорят, что если не будет ветра с моря, который мы не ощущаем, то станет еще жарче. Куда же еще жарче? Ребята нас разыгрывают, хотят приучить к мысли, что может быть еще жарче, и тогда нынешний зной покажется прохладой. Невольно думаешь о тех, кто находится на фронтовых пыльных дорогах. Как они выдерживают такое пекло? Про танкистов страшно подумать! А ведь им еще надо вести бой. И какой! Нет, грех нам жаловаться, мы — в раю.
Перед сном принимаем горячий-прегорячий душ. После него действительно чувствуешь прохладу, а вскоре — чертовскую усталость. Только бы голову донести до подушки. Горячий душ —
Молодой организм быстро восстанавливал силы. А с восходом солнца — снова пекло, несколько глотков прохлады на высоте, в бою же мы потели не от жары, а от напряженной работы.
В те дни зноя и напряженных схваток у нас налаживалось в воздушном бою взаимодействие между летчиками, звеньями, эскадрильями. Все чаще в схватках участвовали группы И-15 и И-16. Постепенно отлаживалось взаимодействие и между ними.
Освобождение от франкистов Бельчите в первые дни сентября 1937 года ознаменовало значительный, хотя и местный успех республиканской армии. Командование объявило летному составу благодарность. Мы тоже чувствовали себя именинниками. В завоеванной победе была доля и нашего ратного труда.
Затем в действиях всех родов войск наступил спад.
За день делали три-четыре вылета на прикрытие наземных войск, продолжали разведку и проводили один-два коротких воздушных боя.
Смирилось ли франкистское командование с потерей Бельчите? Факты свидетельствовали, что не смирилось. Испанские друзья нас информировали: разведка всех видов неизменно сообщала, что противник подтягивает к линии фронта новые соединения. На ближайших аэродромах отмечалось скопление самолетов. Из этого следовало, что готовится контрнаступление.
Не прошло и трех дней, как боевые действия возобновились. Несколько дивизий врага, сконцентрированных на узком участке фронта, перешли в контрнаступление. Схватка приняла ожесточенный, кровопролитный характер. Атаки франкистов, поддержанные артиллерией и авиацией, следовали одна за другой. Противник нес большие потери, но, не считаясь ни с чем, наращивал удары. Республиканские войска были вынуждены местами отходить. Некоторые населенные пункты, расположенные вблизи Бельчите, по нескольку раз переходили из рук в руки.
Республиканская авиация работала с полным напряжением сил. Эскадрильи производили по шесть вылетов, едва успевая заправиться и пополнить боекомплект. Каждый вылет, почти без исключения, сопровождался вступлением в тяжелый и ожесточенный воздушный бой с превосходящими силами противника. И несмотря на трудности боевой работы, относительную малочисленность республиканской авиации, задание командования — не допускать массированных ударов бомбардировщиков неприятеля по нашим войскам — истребительная авиация выполнила.
Мятежники прилагали усилия, чтобы сломить сопротивление республиканцев, разгромить их, вернуть Бельчите. Все их атаки были отражены. Измотанные и обескровленные беспрерывными боями, франкисты прекратили активные действия. На фронте снова наступило затишье. Резко снизилось и количество боевых вылетов. Мы поднимались в воздух один, редко два раза в день.
Затишье не размагничивало нас. Мы находились в полной готовности, хотя нередко лишь просиживали на солнцепеке с утра до вечера. Таковы уж парадоксы
Когда мы снимали шлемы, то на лицах виднелись темно-коричневые маски загара. Носы облупились. Похудели мы тоже порядком. Не от работы, от жары. Она доводила нас едва не до обмороков. Но никто не жаловался.
Во второй половине сентября боевые действия в Арагоне прекратились. Мы стали вылетать только на разведку. Командование дало разрешение на поочередный однодневный отдых каждому звену. Приказ пришелся весьма кстати. Ребята здорово измотались.
Осмысливая опыт первых тяжелых воздушных боев, я пришел к выводу: необходимо более четко определить место командира эскадрильи в строю во время встречи с противником — в те несколько секунд, которыми он располагает перед первой атакой. Оценил ли я общее положение? Сумел ли заранее предположить, хотя бы в грубых чертах, развитие атаки и боя в целом? Определил ли направление первого удара, с которого противнику можно нанести наиболее ощутимый ущерб? Предусмотрел ли положение своей эскадрильи при выходе из атаки с целью создать благоприятные условия для повторного удара? Размышляя над этими вопросами, хотелось самокритично проанализировать свои командирские действия.
В первых боях, едва завидев врага, мы кидались на него, что называется, сломя голову. А потом? Действовали как бог на душу положит. От этого следовало отказаться. Но тут возникал весьма сложный и деликатный вопрос о месте командира эскадрильи или группы в строю. Обычно по установившейся в авиации традиции командир шел во главе строя эскадрильи. Радио на самолетах не было, и командир управлял эскадрильей сигналами — эволюциями своей машины, предусмотренными уставом. Сигналы эти, например покачивание крыльями, скрупулезно продуманные и имевшие строго определенное значение, изучались летчиками, по ним сдавались зачеты. Командир частенько проверял, твердо ли знают их пилоты.
Сигналы командира эскадрильи в основном подаются для командиров звеньев, а командир звена командует ведомыми. А как быть с теми командами, которые относятся ко всем летчикам эскадрильи? Они отдавались обычно в предвидении боя, до атаки. Основной сигнал командира в бою — личный пример: «Действуй, как я».
Командир, таким образом, ведет эскадрилью лишь до начала боя. Затем он становится просто летчиком-истребителем, ведущим воздушный бой на равных. Ему трудно без радио руководить ходом схватки.
Для того чтобы комэск мог влиять на течение воздушного боя, а заодно и видеть, как действуют пилоты, он должен занимать выгодное место.
Устав истребительной авиации точно указывал место командира эскадрильи в бою. Существовала традиция, действовавшая на сознание пилотов не менее сильно: мы знали, что не обойтись без человека, который занял бы место ведущего в головном звене. На него командир должен рассчитывать как на самого себя, верить в его дисциплинированность, смелость. Таким человеком для меня был мой заместитель Платон Смоляков. Я знал его еще по Бобруйскому гарнизону. Он проявил себя очень способным истребителем, волевым, мужественным. Теперь, когда у нас накопилось достаточно боевого опыта, у меня окрепло убеждение в том, что командир эскадрильи и его заместитель должны очень четко определять свое место в бою. Своими мыслями я поделился с Платоном. По-моему, разговор с ним начался с воспоминания об эпизоде из фильма «Чапаев», а потом уж мы подошли ближе к интересующей нас теме.