Гнездо дракона

Сетон Эни

— Не так уж это и подходит, — неохотно признал Эфраим, — но некоторое сходство есть. Я подумаю об этом и помолюсь.

Сердце Миранды возликовало. Она знала, что ночью Абигайль обязательно найдет способ убедить Эфраима изменить свое решение, так что письмо с отказом, никогда не будет написано.

Неожиданно она ощутила желание вырваться из ставшего вдруг тесным дома в прохладу ночных сумерек. Она обошла сидевших на ступеньках крыльца Табиту с Обадией, не обращая внимания на кокетливое, хихиканье сестры.

Не раздумывая, она бросилась под свою любимую яблоню на траву и уставилась на вечерние звезды. Затем она спокойно легла, подняв лицо к небу, и стала мечтать о

поездке в далекий и неведомый город Нью-Йорк. Она смутно представляла себе огромное поселение с множеством башен и замков, населенный сплошь элегантными леди в дорогих шелках и темноволосыми импозантными джентльменами. И между ними может оказаться один, что прижмет свою руку к сердцу, но не посмеет сказать ни слова. Возможно, она уронит свой платок, как это сделала Эсмеральда в «Розе Пустыни», и когда он, поклонившись, вернет ей его, их встретившиеся взгляды станут посланцами их сердец. Все это было столь же смутно, сколь и восхитительно…

Глава вторая

На сухое письмо Эфраима, в котором он принимал приглашение Ван Рина, быстро пришел ответ с рекомендациями, касающимися поездки Миранды в Драгонвик, и в понедельник четырнадцатого июля в три часа утра Миранда проснулась оттого, что кто-то нежно касался ее плеча. Она открыла глаза и увидела мать, стоящую у кровати со свечой в руке.

— Пора, родная, — сказала Абигайль, и непривычная ласка, поразившая девушку, помогла ей понять, что значит для нее этот день. Она покидала дом, покидала привычную обстановку, покидала эту тихую женщину, к чьей любви и сочувствию она всегда инстинктивно прибегала. А если вдруг что-нибудь случится с мамой, с внезапным ужасом подумала Миранда, если, не дай Бог, что-нибудь случится с кем-нибудь из них, она даже не узнает об этом много-много дней.

Она опустила с кровати босые ноги и с тревогой посмотрела на Абигайль.

— Может, мне не следует ехать, — медленно сказала она. — Мало ли что может случиться, а я буду нужна тебе. И… о мамочка, я буду так по тебе скучать.

Ее горячие слова разбудили Табиту, которая зевнув, сказала, преисполненная добродетели:

— Не волнуйся о маме, Ренни. Я вовсе не против делать лишнюю работу, когда ты уедешь.

Мать знала, что это правда. Табита не только возьмет на себя работу Миранды, но и сделает ее гораздо лучше, чем сестра. Миранда ощутила раскаяние.

Она была тщеславна, ленива и невнимательна. Она слишком много думала о том, чужом мире, и забывала о родных. Она, как утверждал Эфраим, важничала. А вот Табита, наоборот, всегда отличалась благонравием, так что уже в шестилетнем возрасте ее совсем не требовалось журить.

Как же так, думала Абигайль, что имея такую трудолюбивую дочь, как Табита, она могла смотреть на ее круглое и простодушное лицо почти равнодушно, в то время, как нежный облик Миранды всегда наполнял ее сердце нежностью и теплотой? Ей приходилось прилагать много усилий, чтобы не взять эту золотистую головку и не прижать к своей груди, как она это делала много-много лет назад. Вместо этого она сказала:

— Глупости. Конечно, ты поедешь, Ренни, — и она поставила свечу на умывальник. — Не надо трусить, мисс. Вы получили то, что хотели и должны теперь радоваться.

Ответа не последовало, но бодрый голос Абигайль постепенно успокоил ее.

Миранда быстро оделась. Она выбрала для поездки коричневое шерстяное платье, в котором ходила в церковь. Они не смогли найти денег на новое, но она как могла украсила это платье белоснежной кружевной косынкой и накрахмалила свои нижние юбки так, что они стали жесткими и колоколом поддерживали шерстяную юбку, имитируя кринолин. Она прикрепила

к косынке красивую брошь, которая была ее единственной драгоценностью.

Брошь была подарена ей в ее тринадцатый день рождения, когда Миранда выздоравливала после жестокой скарлатины, и состояла из настоящей золотой оправы, в которой под стеклом была помещена роза, сплетенная из волос всей семьи — прядь Эфраима цвета гризли, сплетаясь с темно-каштановыми волосами Абигайль и рыжеватыми волосами братьев и сестер, создавали очаровательный красно-бурый оттенок как у стула из орехового дерева в их гостиной. Эфраим заказал брошь у ювелира в Стэмфорде, и Миранда ей очень гордилась. Она бесспорно оттеняла ее платье и почти в точности подходила к ее новой элегантной шляпке. Сестры Лейн, модистки из «Кос-Коб», сотворили это чудо после многократных разглядываний дамских журналов и даже одного экземпляра «Парижских мод», который оказался в их распоряжении. Шляпка, созданная из настоящей соломки, была украшена розовыми атласными лентами, а вместо предлагавшихся там страусовых перьев, с обеих сторон красовались большие красные розы из бумажной ткани. Денег от продажи яиц, заплаченных за шляпку, было недостаточно много, чтобы их хватило и на страусовые перья. Миранда, завязав под подбородком ленты этого удивительного творения, посмотрелась в крохотное зеркальце, а затем повернулась к матери в поисках одобрения. Абигайль решила, что ее дочь очень красива.

— Шляпка слегка легкомысленна, но тебе идет, — сказала она. — Вот твоя шаль. Попрощайся с детьми и торопись. Я слышу, Том уже запрягает.

Миранда взяла свою дорожную корзину, сплетенную старым Харди, последним здешним индейцем, живущим у Стенвичских лесов. Корзина была большой и крепкой и подходила ее скромному наряду, затем она наклонилась к Табите, которая вновь начала дремать.

— До свидания, Тибби, — сказала она. Табита села, и сестры нежно поцеловали друг друга, забыв в этот миг расставания свои маленькие ссоры.

Младшие дети — Сет, Натаниэль и малышка — так и не смогли проснуться, когда Миранда поцеловала их, и ее глаза наполнились слезами, предчувствуя расставание.

К счастью для нее, в последующие полчаса у нее не было времени на переживания. Торговое судно до Нью-Йорка отплывало из Майануса в пять, и они должны были прибыть на пристань вовремя, чтобы можно было спокойно разгрузить фургон и поднять кое-какие продукты на борт.

В четыре часа, когда первые сероватые проблески рассвета показались вдали над Палмер Хиллом, Ми-ранда забралась в фургон и села рядом с Эфраимом. Том, вынужденный сопровождать их, чтобы привести обратно волов, уселся на мешок картошки в самом углу фургона. Эфраим крикнул на волов, и те спокойно двинулись вперед.

Миранда до самой последней минуты махала исчезающей вдали матери, думая о сотне вещей, которые могла бы ей сказать на прощанье:

«Мамочка, я буду часто писать. Если я буду тебе нужна, я сразу же вернусь домой. Не работай слишком много, ладно, дорогая? И пожалуйста, береги себя».

Ничего этого она не сказала, да и Абигайль только лишь заметила:

«Теперь ты самостоятельна. Постарайся быть полезной мистеру и миссис Ван Рин. Молись каждое утро и вечер».

Миранда проглотила слезы, и до боли знакомые места затуманились перед ее взором. Крытая повозка громыхала вверх и вниз по холмам Кэтрокской дороги. Когда они съезжали с последнего склона, спускаясь в долину Майанус-Ривер, фургон жалобно заскрипел. Множество других фермерских повозок запрудили дорогу ниже моста. Айзек Тейлор, ехавший в фургоне рядом с ними, сердечно поприветствовал Эфраима, а затем с удивлением уставился на Миранду.