Гнездо дракона
Шрифт:
Ее обдало жаром. Она не могла ошибаться в истинном значении его вопроса, но предпочла проигнорировать его:
— Благодарю, что вы беспокоитесь обо мне, Николас, но я уверена, что прекрасно себя чувствую.
Она быстро встала.
— Может быть вы хотите поесть? Я уверена, вам это необходимо.
Его смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок, а лицо сильно осунулось. Он не двигался.
— Было бы жаль, если бы вы оказались бесплодны, а? — произнес он.
Это все опиум, размышляла она. Он болен. Он не ел почти три дня, и я
Она взяла себя в руки, стараясь улыбнуться и ответить как можно легкомысленнее:
— Все в Господней воле, дорогой. И в конце концов, мы имеем друг друга. Ведь вы женились на мне не ради этого?
В последовавшем молчании ей показалось, что ее слова рухнули в пустоту.
— Ведь так, ведь так, Николас? — упрямо прошептала она. — Вы любите меня, меня саму. Я знаю, вы любили и любите. Несмотря ни на что. Не смотрите на меня так, — страстно добавила она. Его немигающий взгляд не изменился.
— Как, любовь моя? — мягко спросил он.
— Как вы смотрели на… Она закусила губу.
— Пойдемте вниз, Николас. Вы должны поесть. Она потянулась к нему, и кружевная шаль упала на пол, открывая перевязь.
Он поднял ее шаль и бережно укрыл ее плечи. Она заметила, что глаза Николаса застыли, когда он заметил ее повязку. Он ничего не сказал, но по его лицу проскользнула какая-то неуверенность. Он последовал за ней в столовую, но когда ему надоели ее попытки накормить и напоить его, ушел прочь.
Они остались в Драгонвике на всю зиму. Так захотел Николас, но это совпадало и с желанием Миранды. Она хотела, чтобы ничто не напоминало им о бойне на Астор-Плейс. Театр и остальные развлечения, которые раньше так ей нравились, больше не привлекали ее, да и весь Нью-Йорк казался мрачным из-за тех последних недель, которые они там провели.
Николас больше не проявлял своих странностей. Он был очень вежлив и оказывал Миранде умеренное внимание. Он больше не обращался с ней ни с холодным безразличием, ни с дикой страстью, от которых она раньше так страдала.
И Миранда, до глубины души благодарная за то, что жила тихо и безмятежно, убедила себя, что, наконец-то, она зажила нормальной семейной жизнью.
Глава двадцатая
Была пятница двадцать четвертого мая, когда Миранда сделала одно важное открытие.
Утром она проснулась с давно забытым ощущением радости и свободы, которые она объяснила чудесной весенней погодой, не желая признавать, что истинной причиной было отсутствие Николаса в Драгонвике.
Последнюю неделю к Николасу вернулось мрачное беспокойное настроение и два дня назад он неожиданно объявил, что собирается совершить короткую деловую поездку в Нью-Йорк и не пригласил ее поехать вместе с ним. Она так привыкла к его постоянному присутствию, что первые несколько часов после его отъезда не могла найти себе места, чувствуя себя потерянной и одинокой. Но вскоре это ощущение сменилось приятной легкостью и праздничным
В это утро двадцать четвертого мая она проснулась, полная энергии и жажды жизни. Когда вошла Пегги с утренним чаем, то хозяйка, сидящая в постели, показалась ей очень юной и веселой.
— Доброе утро, Пегги! — радостно поприветствовала она горничную. — Что за чудесный день? Посмотри только, почки распускаются, солнце сияет!
— Действительно, мэм, и сами вы выглядите словно майский день.
Маленькая горничная помогла Миранде одеть розовое домашнее платье, радуясь при этом, что Слава Богу, пока все идет хорошо. Хозяин бросил свои дурные наклонности и по большей части держится столь же обходительно и достойно, как сквайер О'Брайен у нас в Ирландии. А сейчас, когда он уехал, дома дышится еще лучше.
— А как твой Ханс, Пегги? — спросила Миранда, озорно улыбаясь и желая всем в мире счастья. — Ты бы хотела быть свободной сегодня вечером, чтобы встретиться с ним?
Пегги хихикнула и подняла голову.
— Да я его и так вижу постоянно. Этот увалень все время теперь вертится на кухне и в людской. Он хочет сделаться у нас лакеем.
— Лакеем? — удивленно переспросила Миранда. — Но я думала он кузнец.
— И очень хороший, мэм. Пегги заколебалась.
— Это все из-за меня. Он хочет пойти сюда служить. Он ведь знает, что я не оставлю вас, вот он и решил… может…
— Ну конечно, — воскликнула Миранда и поставила чашку. — До чего же я глупая эгоистка. Ты действительно любишь его, Пегги? Ты уверена, что он сделает тебя счастливой?
Девушка кивнула. Ее яркие ирландские глаза смягчились.
— Ради меня он даже хочет переменить веру, мэм. И он такой добрый. Он никогда… никогда не говорил ни слова… о моей ноге.
Она повернулась и отряхнула оборки утреннего платья Миранды.
— В июне ты выйдешь за него замуж, дорогая, — быстро сказала Миранда. — Свадьба должна быть красивой. Если будет нужно мы пригласим священника из Гудзона или из Нью-Йорка. А свадебное платье… белое, конечно. Из белого индийского муслина. Где-то наверху у меня есть большой отрез.
— О миссис, дорогая! — смеясь, воскликнула Пегги. — Белое носят только благородные дамы. Оно не к лицу простой девушке, вроде меня.
— Еще как к лицу! Это самый подходящий цвет для невесты.
Она замолчала, представив девушку в зеленом шелковом платье, стук дождя в окна их маленького дома. Прошло четыре года. Четыре столетия.
Она спрыгнула с кровати, сунув узкие ступни в домашние туфли на лебяжьем пуху, которые подала ей Пегги.
— Надо скорее одеваться. Мы пойдем наверх искать муслин. Я даже знаю, как это платье следует сшить. Тугой корсаж, широкая юбка, но без кринолина. На шее кружево. В ящике с кружевами есть хорошенький воротничок.