Гнездо времени
Шрифт:
О, как же богат и велик русский язык! Как дивно сочетается с душою русской! Одно лишь незатейливое слово порою так встряхнет россиянина, что он уже в единый присест готов и жизнь пройти, и поле пережить. А там - будь что будет за этим полем: хоть черт, хоть ангел. "Все лишь бредни, черри-брэнди, ангел мой".
И в замкнутом пространстве, окруженные англо-саксами и галлами, почти на самом дне Карибского моря, мы с Петей обнялись и грянули "Подмосковные вечера". Петя солировал. Его голос, подобно тропическому урагану, быстро набирал мощь и, кажется, уже вырывался
Потом очевидцы рассказывали, как образовалась внезапно при полном штиле загадочная музыкальная волна и, поднимая рой креветок, закручиваясь девятым валом, понеслась к берегам Кубы. А на всех диапазонах радиоприемников Карибского бассейна звучало, оттеснив мамбу, самбу и румбу: "Что ж ты, милая, смотришь искоса?"
Когда песня наконец стихла, к нашей субмарине устремились буквально все обитатели коралловых рифов. Тут были королевские крабы, чернильные кальмары и морские звезды. Лангусты стройной шеренгой маршировали мимо окон, и Петя отдавал им честь. Подкатывались морские ежи, стелились по песку камбалы, стесняясь своей плосковатости. Подплывали рыбка-шут и французский ангел, за ними рыба-сержант и рыба-ножик, наждачная рыба, бешеная блондинка и рыба-собачьи зубы. Это был парад всех родов войск. Заключали его рыбки-бабочки - желтые, полосатые и четырехглазые. Еще проковылял морской таракан, да он уже был не в счет, как отставной прапорщик, - наша лодка, выпустив тучу пузырей, спешила на поверхность.
– Может, Кукулькану и этого хватит?
– спросил Петя с надеждой.
– Да нет, Педро, без облаков никак не обойтись.
У одного из отелей на холме со срезанной вершиной растопыривал пропеллер маленький геликоптер.
Если субмарина все же внушала некоторое доверие своими габаритами, толщиной люка и относительно небольшой глубиной погружения, то эта "вертушка" на холме казалась предательски легковесной - какая-то пластмассовая фитюлька.
Утомленный подводным миром и "Подмосковными вечерами", Петя обреченно втиснулся на заднее сиденье. Он крепко-накрепко пристегнулся ремнем и внимательно оглядывал дверные запоры. В глазах его была тоска потерянной собаки.
– А через пять дней моя Олюшка прилетает, - сказал он ни к селу, ни к городу.
– Встретим, - бодро ответил я, хотя Петин настрой действовал угнетающе.
Да и вертолетчик не добавлял оптимизма. Он суетливо перебирал рычажки на пульте и поглядывал на нас с немым вопросом во взоре, будто ожидая, что мы с Петей подскажем, куда сперва нажимать.
На горизонте морском заклубились синеватые облака. Они быстро восходили к зениту, рассекая небеса, набирая багровую, древесно- волокнистую тяжесть.
– Бамонос йа! Поехали!
Вертолетчик внимательно поглядел мне в глаза.
– Может быть, турбуленсия, - сказал он и включил пропеллер.
– У меня уж давно турбуленсия, - отозвался Петя.
Вертолет клюнул носом, приподнял хвост и этак бочком-бочком, как подраненная сорока, скользнул меж отелей к морю.
Пока мы с Петей прилаживали на голове наушники для переговоров, море улетело далеко вниз, а в приоткрытые окна задувал поднебесный ветер, в котором, казалось, угадывалось уже дыхание бездонной космической пропасти.
Море вдруг раскрылось под ногами, как огромная устрица. Оно стало как бы понятнее - его заливы, течения, отмели, косы, рифы и сами цвета: от сине-черного через зеленый к прозрачно-бирюзовому. Было очевидно, что Карибское море - довольно веселый персонаж. В нем струились и спиралеобразно вихрились жизненные токи. Более того, я понял, что оно связано с воздухом. Вроде была четкая грань между морем и небом, но сквозь нее тут и там проникали почти неразличимые восходящие и нисходящие потоки энергии.
– Тоже мне открытие, - буркнул Петя в мои наушники.
– Я это с пятого класса помню: коловращение воды в природе. Ты лучше погляди - наша подлодка опять на дно залегла!
Действительно, "Атлантис" белел сквозь прозрачную воду, и я даже углядел рядом с ним знакомую бешеную блондинку. Ей было грустно без нас с Петей.
Да и отставной прапорщик - морской таракан - пригорюнился, как сирота, на камушке.
Сердце мое сжалось от какой-то неясной любви ко всем униженным и обездоленным. Хотелось облобызать вертолетчика и всплакнуть на Петиной груди. Еле совладав с собою, я поднял глаза и узрел древний восточный знак, символ вселенной.
Туча вогнутой черной каплей закрыла полнеба, разделив весь мир на "инь" и "янь". Она придавила, сплющила солнце, но лучи его все же пробивались, и казалось, что это сияющая голова гигантского змея, украшенная золотыми перьями, глядит с заоблачной высоты на землю, на остров Канкун, на вертолет, где затаились мы с Петей. Пернатая голова строго склонялась над нами.
– Педро!
– воскликнул я, тыча пальцем в окно и почти вываливаясь из геликоптера.
– Педро! Кукулькан!
– Не ори - не дома. И дома не ори!
– сказал Петя нравоучительно.
– Да правда же, Кукулькан!
– не унимался я.
Туча подвинулась, и пернатая голова змея проявилась еще отчетливей. Его тело зеленоватым клубящимся жгутом извивалось над морем, а хвост уходил в тихие воды лагуны Ничупте. Вот оно - гнездо Кукулькана! Гигантская спираль простиралась от земли до солнца, и я понял вдруг, что пернатый змей Кукулькан, бог майя - бог времени! А под нами покоилось Гнездо времени море, острова, лагуны, сельва! Отсюда растекается время по миру. У меня закружилась голова, а перед глазами галопировали столетия.
Вперемешку я видел: шхуны под черными парусами и папирусные лодки, строительство пирамид и конные отряды конкистадоров, игру в каучуковый мяч и яркие росписи храмов, воздвигаемые и умирающие города, поглощаемые сельвой...
Братцы, я прикоснулся к хвосту Кукулькана! И время более не отторгало меня, оно пело в моих вертолетных наушниках, как сладкоголосые сирены. Это немного напоминало "Подмосковные вечера", только было еще глубже, задушевней и лиричней.
Я сидел и улыбался, как дурак на электрическом стуле.