«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса
Шрифт:
Тем временем англичане, которым надоело наблюдать за происходящими у нас различными трениями, издали приказ о реорганизации Польской армии на Ближнем Востоке. Было решено создать из нее один полностью укомплектованный корпус, который надлежало перебросить ближе к району боевых действий.
После удачно проведенного инспектирования и менее удачной реорганизации армии, когда пришлось ликвидировать 6-ю и 7-ю дивизии, чтобы пополнить 3-ю и 5-ю, наконец был определен состав корпуса. В него включались: 3-я Карпатская дивизия, 5-я дивизия, танковая бригада и корпусные части. Командиром этого корпуса стал Андерс. Другие имевшиеся формирования различных родов войск пока оставлялись в Египте, где на их базе предстояло создать еще один корпус, командиром которого был назначен Токаржевский. Таким образом, два генерала, из которых каждый претендовал
Лишь теперь оба соперника стали показывать, на что они способны. Токаржевский стремился иметь возможно больше людей, чтобы доказать необходимость существования корпуса, поэтому не давал никакого пополнения Андерсу, который крайне нуждался в свежих силах, поскольку его части таяли в сражениях на территории Италии. Кроме того, Токаржевский при помощи своих дружков из легионов старался, как мог, подорвать личные позиции Андерса. Андерс по установившейся привычке жаловался на Токаржевского как на нелояльного офицера. Вряд ли возможно предугадать, кто в конечном счете вышел бы победителем в этих закулисных интригах. Чаша весов колебалась, хотя следует признать, что положение Андерса постепенно становилось все более трудным и даже существовала вероятность, что он проиграет в борьбе с Токаржевским.
В числе прочих неприятных обстоятельств положение Андерса осложняло и мое дело, внешне будто бы законченное, но фактически до конца не доведенное. Опасаясь, как бы оно опять не всплыло, Андерс стремился любыми способами избавиться от меня. С этой целью он прислал ко мне из Италии своего секретаря капрала Строньского.
Строньский прилетел для встречи со мною в начале мая 1944 года. Обычно все мои разговоры с навещавшими меня людьми происходили при свидетелях из числа тюремного персонала. Ими являлись либо начальник тюрьмы капитан Мизиняк, либо надзиратель старший сержант Загерский, либо — в крайне редких случаях — еще кто-либо.
Разговор же с капралом Строньским происходил без свидетелей и продолжался около полутора часов. Строньский заявил мне, что все происшедшее следует считать неприятным недоразумением, которое можно в любой момент исправить. Он сказал, что я могу покинуть тюрьму и он это оформит буквально в течение нескольких дней, но, конечно, если я соглашусь выполнить некоторые условия, в частности переменить фамилию и вернуться в армию рядовым. Через несколько недель мне восстановят звание и все вновь войдет в прежнюю колею. Я поинтересовался, зачем же мне менять фамилию, и услышал в ответ, что это необходимо, ибо как Климковский я хорошо известен в корпусе и это могло бы осложнить мне жизнь и вызвать ненужные разговоры.
Тогда я спросил своего собеседника в упор, не является ли это еще одним из способов, имеющих целью ликвидировать меня.
Застигнутый моим вопросом врасплох, Строньский, не задумываясь, спросил: «Откуда ты об этом знаешь?» — но сразу же спохватился, что брякнул глупость, и начал затушевывать свой промах.
И на этот раз Андерс для осуществления своих подлых намерений воспользовался услугами не слишком умного эмиссара. После еще нескольких незначительных фраз Строньский ушел.
А между тем и к нам за решетку доходили вести с воли.
В конце июля 1944 года президент Рачкевич вызвал телеграммой Соснковского в Лондон, так как предстояло принять некоторые решения, в частности в связи с восстанием [78] , Соснковский ответил, что не может покинуть Италию, поскольку обязан закончить инспекцию воинских частей. Лишь после того как президент вторичной телеграммой потребовал его немедленного возвращения в Лондон, Соснковский подчинился, хотя все же задержался еще на несколько дней в Неаполе, а затем в Риме. Здесь он приказал вызвать к себе военного корреспондента Здислава Бау по срочному делу. Корреспондент был уверен, что получит сообщение огромной государственной важности, тем более что знал о происходящей закулисной борьбе внутри кабинета Миколайчика. Ему было также известно содержание телеграммы Рачкевича Соснковскому (пришлось переписывать ее на машинке,
78
Имеется в виду операция Армии Крайовой под кодовым названием «Буря». Согласно разработанному польским эмигрантским правительством плану, при отступлении немецких войск подразделения АК должны были организовывать на оставляемых оккупантами территориях восстания. Тем самым предполагалось, что к приходу Красной Армии власть на освобожденных польских территориях будет принадлежать структурам, лояльным лондонскому правительству, а не просоветскому Польскому комитету национального освобождения. (Прим. ред.)
— Не могли бы вы сделать так, чтобы моя фотография, знаете, та, с маленьким мальчиком на руках, появилась в «Белом орле»? Это было бы так кстати, и я был бы очень доволен.
Корреспондент чуть не потерял сознание от услышанного — так оно его поразило. Он кивнул головой и сказал, что фото будет опубликовано. На этом аудиенция закончилась.
Такими на поверку оказывались наши руководители в дни великих испытаний для польского народа, такие «проблемы исключительной важности» они решали.
Не имея больше возможности увиливать, Соснковский «в спешном порядке» прибыл наконец 6 августа 1944 года в Лондон. Вскоре он все же понял, что уделял слишком мало внимания делу восстания. Желая исправить свою ошибку, он 1 сентября 1944 года обратился к Армии Крайовой с приказом, в котором дал понять, что англичане слишком мало помогают восстанию. И тут началось. Разразилось чуть ли не второе восстание — но в польском аду в Лондоне.
Теперь все сообща набросились на Соснковского, как будто его устранение являлось в тот момент самым важным для судеб нации делом. И Миколайчик, и англичане, и конечно Андерс, считавший, что наступил подходящий момент для того, чтобы изгнать Верховного Главнокомандующего и самому воссесть наконец на столь желанном престоле, — все они решили использовать обстановку для устранения Соснковского. Андерс срочно приехал в Лондон: он жаждал на этот раз лично проследить за ходом событий, чтобы не прозевать единственного в своем роде случая и не допустить повторения того, что произошло после смерти Сикорского.
Эти беспрерывные распри в самых высоких польских сферах, не только не помогали Варшавскому восстанию, но и сводили на нет и без того уже незначительный авторитет Польши на международной арене. Премьер Миколайчик дважды в течение первой половины сентября выдвигал перед президентом Рачкевичем требование о снятии Соснковского с занимаемого им поста. В этот период Миколайчик довольно резко выступал против Соснковского потому, что тот вмешивался в политику и тем самым срывал переговоры, которые велись в Москве [79] . Соснковский даже угрожал выйти из подчинения вместе со всеми войсками, если переговоры приведут к объединению лондонского правительства с Люблинским комитетом, что и выразил в телеграмме, адресованной Рачкевичу:
79
В августе 1944 г. в Москву приезжали представители польского эмигрантского правительства во главе с премьер-министром С. Миколайчиком для переговоров с советским правительством о положении дел в Польше и польско-советских отношениях. (Прим. ред.)
«…Докладываю господину президенту, что если результатом настоящей поездки в Москву явятся уступки за счет Польши и произойдет в той или иной форме слияние (лондонского эмигрантского правительства с Польским комитетом национального освобождения)… то польские вооруженные силы не потерпят подобного оборота дела, и в таком случае я предвижу труднооценимый по своим последствиям кризис, могущий выразиться по меньшей мере в отказе подчиняться правительству, которое привело решение польского вопроса к такому состоянию…»