«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса
Шрифт:
Тогда же он решил не признавать Соснковского верховным главнокомандующим, объявить о своем отказе подчиняться правительству Миколайчика, провозгласить свою армию на Ближнем Востоке самостоятельной, подчиненной лишь английскому командованию.
Действуя в этом направлении, Андерс ограничился пока посылкой в Лондон написанной в спокойном тоне телеграммы с предложениями о назначении на важнейшие должности в армии. Таким образом он намеревался сначала окружить себя слепо послушными ему людьми и тем самым предотвратить возможность возникновения какой-либо оппозиции. Именно в это время при невыясненных обстоятельствах погиб полковник Корнаус, о котором было известно, что он предан Сикорскому и является ярым противником Андерса. Корнаус категорически возражал
Пашкевич также почувствовал себя в опасности и вынужден был отказаться от своей должности и уехать из Ирака.
Андерс предлагал правительству в Лондоне произвести целый ряд персональных перемещений. В частности, на посту заместителя командующего он вместо Токаржевского хотел видеть своего приятеля Богуша. Вместо Пашкевича командиром танковой бригады следовало, по его мнению, назначить Раковского (отозванного приказом Сикорского с должности начальника штаба и переведенного в Лондон в Историческое бюро), а вместо Копаньского на должность командира 3-й дивизии он выдвигал кандидатуру полковника Окулицкого. Командиром 5-й дивизии вместо Богуша рекомендовал назначить полковника Сулика. На должность начальника штаба вместо Раковского выдвигал генерала Пшевлоцкого. Он был уверен, что при такой расстановке армия будет послушным инструментом в его руках.
Одновременно со своими планами и политическими комбинациями Андерс начал совершенно открыто прибегать к различного рода денежным махинациям, без всякого стеснения пересылая казенные деньги на свое имя в заграничные банки. В частности, он перевел пятьсот фунтов в Лондон, а через несколько дней еще пятьсот фунтов — в Каир.
В главном вопросе генерал открыто ратовал за непризнание нового Верховного Главнокомандующего и правительства и обращался по этому поводу к ряду офицеров, как старших, так и младших, старался убедить их в необходимости такого сопротивления и в его благотворных результатах для будущего. Так, он разговаривал на эту тему с ротмистрами Кедачем, Чапским, со мною и другими. Наконец, решив, что почва уже подготовлена, он обратился ко мне, чтобы я использовал свое большое влияние в армии для организации широкой антиправительственной пропаганды, которая помогла бы ему провозгласить свою армию самостоятельной и сделать ее совершенно независимой от каких-либо польских властей.
В течение двухчасовой беседы я пытался убедить Андерса в пагубности подобного шага. Я сказал, что не понимаю, почему он стремится к этому. Конечно, на самом деле я понимал, что это были сугубо личные планы Андерса, продиктованные уязвленным самолюбием в связи с тем, что он не получил поста Верховного Главнокомандующего. Генерал, однако, на меня нажимал. Тогда я спросил, согласятся ли англичане на такую акцию. Генерал быстро ответил, что подобный шаг их весьма устроил бы и с этой стороны он имеет гарантированную поддержку. Мы еще долго спорили, но ему не удалось разубедить меня в моей точке зрения, и я в конечном счете отказался от участия в задуманном им деле. На этом мы и расстались.
Эпилог
Через несколько дней после нашего разговора Андерс самовольным решением — вопреки приказу Сикорского — приостановил мой отъезд в Вашингтон.
В это же время известный своими интригами Кот, стремясь спасти престиж правительства, которое подвергалось нападкам со всех сторон и не имело никакой поддержки в армии, издал без согласования со мной и без каких-либо полномочий с моей стороны обращение
Как раз в этот период Андерс командировал меня в Палестину на курсы командиров полков, чтобы таким образом избавиться от меня в Ираке. Сам он выехал в краткосрочный отпуск в Ливан и там ожидал возвращения из Лондона делегации, с тем чтобы детально разобраться в обстановке и принять окончательное решение.
Спустя две-три недели, когда делегация в составе Окулицкого и Бомбинского вернулась, Андерс прислал в Палестину автомашину, чтобы я приехал к нему в Ливан. Я поехал.
К тому времени отношения между мною и генералом стали очень натянутыми. Обедали почти в полном молчании. Генерал не знал, с чего начать разговор. Я же избегал тем, которые интересовали шефа. После обеда он предложил проехаться в какой-то замок, расположенный, по его словам, в живописнейшей горной местности на берегу моря. Я деликатно уклонился от этого предложения и остался в гостинице.
Генерал поехал в другой компании. После возвращения сели ужинать, затем перешли на террасу пить кофе. Здесь генерал заговорил со мной относительно полка, моих планов, спросил, настаиваю ли я на поездке в Вашингтон, и мимоходом вернулся к своим проектам, желая у меня выведать, не изменил ли я своих убеждений в связи с его предложениями. Я старался избегать прямых ответов, поэтому все, что я говорил, звучало, пожалуй, банально. Тем не менее Андерс почувствовал мое отрицательное отношение к его предложению. Он был очень расстроен этим. Еще раз попытался убедить меня в том, что задуманное им сулит нам радужные перспективы. Из его слов я узнал, что Соснковский утвердил не все предложения Андерса по части перестановок, а внес ряд поправок. В частности, командиром 3-й дивизии назначил генерала Духа, а начальником штаба армии — полковника Висьневекого. Затем мне стало известно, что существует также план командирования Окулицкого в Польшу с целью организации кампании против Миколайчика, внесения раскола в Польше и подчинения всех подпольных организаций. Это известие меня очень расстроило и огорчило.
С тяжелым сердцем примерно в полночь я уехал от Андерса, еще раз решительно отказавшись от участия в каких-либо его планах. Я спешил в Палестину, чтобы успеть на дневные лекции.
Несколько недель спустя, услышав от поручика Скацегины, приехавшего в Палестину из Ирака, и еще от некоторых офицеров, что Андерс не отказывается от своего намерения целиком подчиниться англичанам и не признавать вышестоящую польскую власть в Лондоне, я в середине августа 1943 года через того же поручика Скацегину направил Андерсу письмо. Одну копию письма спрятал Скацегина, вторая осталась у меня. Оригинал письма Скацегина вручил Андерсу.
Я послал это письмо генералу в тот момент, когда наши разногласия достигли высшей точки. Я предупредил, что в случае какого-либо мятежного акта против Верховного Главнокомандующего и правительства я использую силу своего полка. В письме я обвинял Андерса в том, что он:
1) злоупотребил доверием, которое оказывал ему Сикорский, назначая его командующим польской армией в СССР, а позже на Ближнем Востоке;
2) злоупотребил доверием, которое возлагали на него солдаты и общественность;
3) постоянно использовал свое служебное положение в личных целях, хорошо сознавая, что этим приносит огромный вред польскому государству.
Такое использование служебного положения явно во вред государству я считал самым настоящим предательством. Кроме перечисленных, я предъявил Андерсу также обвинение в совершении ряда уголовных и политических преступлений.
Я просил, чтобы он изменил направление и методы своих действий и свое поведение, иначе моим долгом будет передать дело прокурору. При этом я добавил, что вряд ли найдется такой защитник, который, зная все факты, отважился бы его защищать, особенно перед лицом общественного мнения.