Гоблины. Сизифов труд
Шрифт:
— Да, вполне.
— По-моему, ты выбрал для этого не самые лучшие место и время.
— Плевать! — Переполняемый чувствами Мешечко взглянул на свою спутницу и, собравшись духом, выпалил: — Когда мы подорвались на вокзал, Виталя, сам того не осознавая, озвучил очень правильную мысль. Про опыт и опытного дурака. Так вот, Ольга, как опытнейший дурак, я хочу тебе сказать, что…
— Андрей! — ласково перебила его Прилепина и приложила указательный палец к губам. — Тсс! Нас окружают!
Мешечко посмотрел на нее непонимающе:
— Кто окружает?
— С
Андрей обернулся. И первое, что бросилось ему в глаза, была не страдальческая, сгорбленная фигура молдаванина, которого волокли под локотки два дюжих бойца, а торжествующая, сияющая как начищенный медный таз физиономия молодого следователя Хворонина. Только что проведшего первое в своей жизни «настоящее» задержание особо опасного, как ему хотелось верить, преступника…
Сегодня, в день своего рождения, Маша Цыганкова сперва безответственно проспала, а потом еще и часа полтора прокопалась-провозилась: сначала в душе, а затем перед зеркалом. Так что к редакции она подъехала лишь в половине двенадцатого. Но достигнутый результат того стоил. По замыслу автора, он должен был превзойти самые смелые ожидания визитеров-поздравителей. А среди таковых, в силу специфики работы Цыганковой, преобладали особи мужского пола. И им сегодня таки было на что посмотреть.
Традиционную чопорную белую блузку сменил легкомысленный топ, переливающийся всеми цветами золотого и заканчивающийся где-то в районе груди. Белую тряпку, болтавшуюся на Машиных бедрах, назвать собственно юбкой можно было лишь с большим натягом: модно разрезанная сумасшедшим дизайнером на лохмотья, она открывала длинные ноги и… еще кое-что. В довершение на ногах Цыганковой красовалось то, что, по идее, должно считаться босоножками. А именно: острые каблучки и многочисленные ниточки, за счет которых сия конструкция-обувка и держалась на ногах.
Свернув под арку, выводящую прямиком к редакционной двери, Маша буквально нос к носу столкнулась с журналистом Трефиловым. Волею случая именно на нем Цыганковой предстояло протестировать первую реакцию знакомых и малознакомых на себя, красивую и любимую. Реакция получилась что надо!
— Вау! В смысле — мать моя женщина! — ахнул коллега, часто-часто моргая своими длинными, словно девичьими, ресницами. — Мэри! Ты ли это? Выглядишь просто с-супер! С днюхой тебя! — Он дружески куснул ее за щеку. — Подарок за мной!
— Спасибо, Костик! А ты куда? Надеюсь, не с концами?
— Я с концом, но не с концами, — солдафонски юморнул Трефилов. — На прессуху, в спорткомитет. Так что вечером, — он изобразил характерный жест Умы Турман, — па-а-атанцуем!
— Па-а-асмотрим!
Цыганкова направилась к редакционной двери, с удовольствием ощущая спиной, как впавший в ступор Костик продолжает пожирать ее глазами…
…На
— Привет, красавица! Опаздываешь!
— Мне сегодня можно.
— Это точно. С рождением тебя, Машута! Счастья тебе, здоровья и жениха богатого!
— Спасибо, Виктор Васильевич! Особенно за последнее!
— Цветы забери. Хризантемы из ГУВД прислали, а розы… Сейчас, у меня тут записано… От компании «ПАН». — Цыганкова сгребла цветы в охапку. — Погоди, это еще не всё. — Охранник вытащил из-под стола большую коробку в пестрой подарочной упаковке. — Держи до кучи.
— Ого! А это от кого?
— Час назад курьер притащил. Сказал, что там внутри всё написано. Может, помочь донести?
— Не надо, своя ноша не тянет, — улыбнулась Цыганкова и, нагрузившись подарками, прошла в свой кабинет.
Небольшой ньюс-рум на четверых был пуст. Оно и понятно: разгар рабочего дня, весь народ в полях. Журналиста, как волка, ноги кормят. Устроив судьбу букетов, Маша уселась за свой стол, поставила перед собой коробку и начала сдирать обертку, заинтригованная подарком. Никакой открытки-записки внутри не оказалось — только невеликих размеров бесхитростная шкатулка, отделанная под красное дерево. Цыганкова щелкнула маленьким замочком: будильник, какие-то проводки, большой кусок вонючего хозяйственного мыла. На дне шкатулке отыскалась разыскиваемая записка. Маша нетерпеливо развернула листок. Текст, распечатанный на принтере крупным жирным кеглем, гласил:
«Открыла?
Довольно легкомысленный поступок для звезды криминального жанра.
Что, Льву Цыганову не дают покоя лавры Димы Холодова?
Можем устроить…
Ладно, будем считать, что этот день рождения ты пережила.
А вот придет ли следующий? Большой вопрос…
Если хочешь жить в натуре — пиши лучше о культуре».
Под текстом от руки были пририсованы крест, череп и свеча.
Пальцы, державшие листок, слабо задрожали. Цыганкова перевернула бумагу, убедилась, что на обратной стороне ничего нет, и в бессилии опустилась в кресло. Из глаз мгновенно выкатились крупные слезинки, и она невольно тряхнула головой, чтобы смахнуть их. Она снова и снова перечитывала коротенький текст, и с каждым новым прочтением сердце ее все крепче сжимали тиски страха.
За дверью послышалось шушуканье и чьи-то приглушенные смешки. В следующую секунду она с грохотом распахнулась, и в кабинет, с гиканьем, воплями и улюлюканьем хлынула толпа сотрудников редакции. Цветы, шарики, где-то на задворках ухнула пробка от шампанского. Вот только какофония праздничных звуков, едва начавшись, резко оборвалась, сменившись напряженной непонимающей тишиной. Поскольку именинница рыдала навзрыд, опустив голову на скрещенные руки. А рядом с ней на столе лежали два более чем странных предмета из традиционного ассортимента хозяйственного магазина.