Гоблины. Сизифов труд
Шрифт:
— Да, но ведь, если взять хотя вас, «гоблинов»… Ой, ради бога, извините!
— Перестань, чего тут извиняться? — отмахнулся Мешок. — «Гоблины» мы и есть. Так вот это как раз то самое исключение, лишний раз подтверждающее правило. Посуди сам: мы, своим, мягко говоря, гомеопатическим составом, умудряемся худо-бедно удерживать под контролем около трех десятков отписанных нам клиентов — потенциальных потерпевших. Получается практически по два с половиной человека на душу.
— Так я именно об этом и хотел сказать! — попытался перехватить инициативу Иван Демидович. — На мой, пускай и сугубо дилетантский, взгляд ваше подразделение,
— Эт-точно. Уникумов у нас — хоть жопой ешь.
— Да нет же! — загорячился теперь уже и Филиппов. — Поверьте, Андрей Иванович, мне… мне… — взволнованно и сбивчиво заговорил он, — мне на самом деле безумно приятно, что на закате дней мне все-таки довелось снова повстречать такое количество хороших, по-настоящему душевных людей.
Мешечко вытянул из пачки очередную сигарету и покачал головой:
— Демидыч, а ты не рановато-ли про закаты заговорил?
— Знаете, у меня в последнее время появилось какое-то очень нехорошее предчувствие…
— Да насрать на него и розами засыпать! Выше нос, старик: должна же когда-то закончиться твоя черная полоса?
Филлипов печально улыбнулся:
— Боюсь, всё белое в своей жизни я уже выбрал. И сам того не заметил, когда это случилось… Но я не о том хотел сказать. Я хочу поблагодарить лично вас, Андрей Иванович. Поскольку именно вы, как мне кажется, в этой службе, в этом помещении являетесь своего рода цементирующей основой. Да-да! Позвольте мне закончить!.. Так вот: мало того что вы — хороший человек! Вы еще и, сами того не осознавая, притягиваете к себе — себе подобных. А это большая редкость в наши дни. Тем более в такой, извините, субстанции, как милиция. Поверьте, у меня есть возможность сравнивать. За годы скитания-бомжевания на моем пути встречалось огромное количество представителей вашей профессии. И большинство из них, поверьте, не вызывали никаких иных чувств, кроме, еще раз извините, омерзения.
— Ну, Демидыч! Ты меня почти в краску вогнал, ей-богу. — Андрей в данном случае не лукавил. Он и самом деле смутился от неожиданной, а главное — от по-настоящему искренней похвалы. — Всё, кончай, свои амбы-дифирамбы! Хорош!.. А насчет омерзения я тебе так скажу: негоже всех под одну гребенку равнять: ни в хорошую, ни в плохую сторону. Все люди разные. В том числе и те, что носят погоны. Поэтому кто-то непременно приобидится и возьмется мстить всем и вся, кто-то будет пить, кто-то, наоборот, бросать пить. Все будут поступать по-разному: в силу своего интеллекта, своей совести. Вероисповедания, если угодно. Национальных каких-нибудь традиций. Но! И это очень важно! Среди них есть милиционеры, которые — представь себе! — читают книги, адекватно реагируют на критику, не чужды самоиронии. Условно назовем их «порядочные». Но есть и такие, кому всё равно. Эти не читают ничего: ни газет, ни Интернета. И вообще — Земля им представляется плоской. А почему?
— И почему?
— Объяснение тут, пусть и столь же плоское, но, на мой взгляд, асболютно исчерпывающее, — неожиданно рассмеявшись, докончил Мешок. — Как говорил мой бывший наставник Василий Александрович Золотов: «Хороший мент отличается от плохого только тем, что хороший: на работе — мент, а на пьянке — человек. А вот плохой — он и на работе, и на пьянке — мент».
Иван Демидович шутку оценил, но смеяться за компанию не стал. Напротив, сделался еще более серьезен:
— Это вы,
— На самом деле, Демидыч, всё это именно что прилагательные, не более того. И в нашей системе координат они не имеют практического применения. Ибо в это системе даже реальная работа, в большинстве случаев, на хрен никому не нужна. Главное, грамотный доклад и столь же грамотное умасливание зажравшихся товарищей из Центра.
Филиппов с почти отеческой нежностью посмотрел на Андрея и покачал головой:
— …Езжайте-ка вы, Андрей Иванович, домой. Отдыхать… И я пойду себе. Я ведь не просто так, я вообще-то сейчас к Тарасу, в оперскую направлялся. Хотел, с его позволения, кино на Пятом канале посмотреть. Там сегодня должны Бертолуччи показывать. «Маленького Будду». Не доводилось видеть?
— Увы мне, — развел руками Мешок.
— Рекомендую, очень рекомендую.
— Спасибо, Демидыч, при случае посмотрю обязательно. Составил бы вам и сегодня компанию, но в самом деле поздновато. Так что: на посошок — и спать. Не желаешь со мной за компанию? Нет? Тогда я обратно сам. За здоровье здесь присутствующих. Чтоб мы жили долго и не несчастливо!..
Санкт-Петербург,
24 августа 2009 года,
понедельник, 09:17 мск
Потеряв изрядное количество времени в извечной утренней пробке на проспекте Славы, в начале десятого Женя Крутов добрался до улицы Димитрова, поднялся на второй этаж депрессивно-безликой «брежневки» и позвонился в квартиру №<N>117. Пробыв в ней не более пары минут, Крутов вышел оттуда с хозяйственной сумкой в руках, пересек лестничную площадку и своим ключом открыл дверь квартиры №<N>119.
— Эй, хозяева! Не бойтесь, не гости! — преувеличенно бодро прокричал он с порога напрочь убитой «однушки», чуть поморщившись от шибанувшего в нос запаха затхлости и болезни, висевшего в воздухе квартиры. Крутов сначала прошагал на кухню, где разгрузил полученную в квартире напротив сумку, выставив на стол еще горячую кастрюлю и несколько банок с какой-то едой. И только после этого, скрипя половицами, прошел в комнату.
Димка сегодня выглядел совсем плохо. С невероятным усилием он повернул голову и, вместо традиционного приветствия, просипел мучительно:
— Женя. Очень больно. Мне бы укол.
— Потерпи, Димас, сейчас все организуем. Только сначала надо хоть немного поесть. Там тебе баба Маша такой бульонище сварила — у-у-у! Еле удержался, чтобы сам не сожрать.
— А где. Она. Сама.
— Да она прямо сейчас на похороны уезжает, куда-то в область. Там у нее какая-то родственница померла. Вот она и попросила сегодня меня с тобой посидеть.
— Повезло.
— Да ладно тебе, фигня какая, — не уловив, отмахнулся Крутов.
— Родственнице повезло. Вот бы и мне. Похороны.
— Ты мне эти разговоры брось! Мы с тобой, Димас, еще и повоюем, и на блядки походим, и вообще…
Димка фальшь интонации учуял и посмотрел на приятеля с горькой усмешкой. Женя смущенно отвел глаза, заторопился на кухню и, вернувшись через минуту с тарелкой в руках, подсел к кровати.
— Давай, похлебаем. Пока горячий.
— Не хочу. Мне бы укол. Больно. Очень.