Год 1492-й: конец света или начало истории?

Пустогаров Андрей Александрович

О том, что ранее «Московии» никаких историй о могучей Киевской Руси на Днепре не существовало, свидетельствует изданный в 1517 году «Трактат о двух Сарматиях» поляка Матея Меховского. В строках, относящихся к «русским князьям», речь, совершенно очевидно, идет о князьях Великого Княжества Литовского – Киевском, Черниговском, Смоленском (кн. 1, трактат Первый, гл. 2). Однако ни слова не сказано о походах русских князей на Византию, о крещении от византийских императоров – то есть о том, на чем, собственно, и держится миф о днепровской державе. Изобретателем этих историй стал Герберштейн.

– Подождите, подождите, – скажешь ты, читатель, – но ведь русские летописи…

А русские летописи, то есть хоть какая-то конкретная информация о рукописях, а не просто их общее упоминание без каких-либо деталей, начинают появляться лишь с начала 18-го века.

Впервые эта информация появляется в «Истории Российской» Татищева, где он сообщает «о списках или манускриптах, употребленных к сему собранию». Татищев утверждал, что главным его методом писания истории было копирование текстов из этих летописей и расположение их в хронологическом порядке. Сообщения Татищева о том, какие летописи он держал в руках и каким образом они у него появлялись (и

куда потом загадочно исчезали) полны нестыковок и «путаницы в показаниях». Об этом подробно написано в книге Алексея Толочко «История Российская» Василия Татищева: источники и известия» (Москва, НЛО; Киев, Критика, 2005). Видимо для того, чтобы объяснить все эти нестыковки и бытует «легенда (до сих пор принимаемая за истину) о пожаре в имении Татищева, разом уничтожившим все книжное собрание едва ли не в самый год смерти историка. Вместе с библиотекой безвозвратно погибли и те уникальные рукописи древних летописей, которыми владел Татищев. По странному стечению обстоятельств, та же судьба постигла и чужие рукописи, которыми пользовался Татищев: владельцы погибали, а их собрания сразу же исчезали – распродавались врознь, горели, растаскивались. Впрочем, рукописи не только загадочно пропадали, но и приобретались при таинственных обстоятельствах, что только добавляло детективный привкус всей истории. Загадочным было и содержание многих из них: огромное количество фактов и известий, почерпнутых оттуда Татищевым, не находило параллелей в сохранившихся летописях» (стр. 11–12). К примеру, о так называемой Раскольничьей летописи Татищев сообщает, что получил его от раскольника «в лесу». Другой манускрипт – «11-й, купленой у носясчего на плосчади, в полдесть». Толочко делает вывод: «во всяком случае, очевидно, что Татищев лгал и об источниках некоторых своих летописей, и об их дальнейшей судьбе» (стр. 59). Не делал Татищев большой разницы между так называемым оригиналом летописи и сделанной с него копией. О таинственном «раскольничьем» манускрипте Татищев пишет: «… был весьма древнего письма на пергаменте; и оный из-за древности наречия и начертания, кроме того раскольника, никто списать не мог, только в том неосторожность с сожалением вспоминая, что он, списывая для меня, ради лучшего уразумения наречие переменил» (ч. 1, гл. 7). А в сохранившихся копиях Львовской летописи и Степенной книги есть вставки, сделанные рукою Татищева – он подготавливал почву для перенесения этих сведений в свою «Историю». В общем, как говорит Толочко, «грань между летописными и собственными текстами была для Татищева прозрачна до незаметности. Он легко пересекал ее в обе стороны, быть может, даже не осознавая этого» (стр. 90). Работал Татищев так: «список летописи, изготовленный для Татищева, и становился той рукописью, в которую историк начинал вносить правки. Затем полученный результат перебеливался (то есть изготовлялась новая «копия»), опять подвергался редактуре, вновь перебеливался и т. д.» (стр. 96). «При этом правка Татищева почти всегда оказывалась правкой по существу, то есть касалась не языка, но содержания текста. Каждая последующая рукопись накапливала сотни и сотни мелких и не очень поправок и дополнений. Важно, что такого рода дополнения делались Татищевым без консультации с летописными источниками». Многие из этих, внесенных самим Татищевым поправок, «серьезно… меняют смысл сообщаемого» (стр. 46–47). За счет этих вставок от редакции к редакции увеличивался объем татищевской «Истории». Кроме того, первоначально Татищев задумывал написать свою «Историю» на «древнем наречии». На этом «наречии» написаны тексты третьей и четвертой ее частей. В дальнейшем Татищев принял решение «перевести «Историю» на современный язык» (стр. 38).

А вот сведения о «рукописи, хранящейся в Рукописном отделе Библиотеки АН СССР под названием «Сокращение гистории русской. Часть 2-я. Сочинение В. Н. Татищева». (Добрушкин Е. М. Неопубликованная рукопись В. Н. Татищева по русской истории Советские архивы, № 5. 1971). «Большую ценность «Сокращение» представляет тем, что в нем мы находим ряд сведений, о которых ничего не сообщается ни в древнерусских памятниках, ни в обеих редакциях «Истории» (там же). То есть речь идет уже не об изменении смысла сообщения, а о добавлении Татищевы новых «фактов». В связи с этим возникает вопрос: а что, собственно, в этих «древнерусских летописях» НЕ добавлено (то есть выдумано) Татищевым? (В следующей главе мы попробуем ответить на этот вопрос).

В заключение раздела скажем, что в своей деятельности Татищев опирался на богатую европейскую традицию изготовления всевозможных «древних рукописей». О некоторых ее представителях – европейских гуманистах Поджо Браччолини, Леонардо Бруни, Виссарионе Никейском см. 3.1.7.

2. Печатный первоисточник рукописей

А вот что писал о Радзивилловском списке ПВЛ и о начале «древнерусского летописания» Н. А. Морозов:: «Легенда списка такова: он был подарен князю Яношу Радзивиллу, в 1671 году поступил в Кенигсбергскую библиотеку от князя Богуслава Радзивилла. В 1716 году Петр Первый приказал снять с этой рукописи копию, а в 1760 году во время семилетней войны рукопись попала в Россию в качестве военной добычи. В 1767 году текст летописи был напечатан в Петербурге – вот настоящее начало Русских летописей… Само собой понятно, что распространившись в сотнях экземпляров по тогдашним еще малочисленным оазисам грамотности, возникшим, главным образом, в монастырях, Радзивилловский список сильно возбудил воображение своих читателей, никогда не видавших еще ничего подобного, и вызвал естественное желание пополнить эти сведения и продолжить их за 1206 год, которым он оканчивается, вернее, обрывается… Поэтому и начались ее переписки с продолжениями. Важнейшими из этих продолженных копий являются: А) Лаврентьевский список… «Книга Рождественского монастыря Владимирского»… Переписав с мелкими поправками весь Радзивилловский список, автор доводит рассказ до 1305 года. Б) «Рукопись Московской Духовной Академии… «Сергиева монастыря»… До 1206 года и она копирует Радзивилловскую летопись почти дословно лишь с ничтожными поправками… Она доводит свой рассказ до 1419 года, не повторяя оригинальной части Лаврентьевской летописи. Мы видим, что кроме малых стилистических поправок, основной текст (до 1206 года) тот же самый. А между тем, все три списка «открыты» в отдаленных друг от друга местах: в Кенигсберге, в Суздале и в Московской губернии. Если б все они были, хотя бы даже в начальной части копиями какого-то более древнего оригинала, принадлежащего до-печатному времени, то приходится заключить, что он был распространен от Кенигсберга до Владимирской губернии, и потому нельзя понять, каким образом в такие отдаленные и не связанные друг с другом его остатки не вошло несравненно более значительных изменений текста» (Николай Морозов Новый взгляд на историю русского государства М. Крафт+ЛЕАН, 2000, с. 888). То есть если бы текст, содержащийся в Радзивилловской летописи, распространялся от монастыря к монастырю за счет последовательного переписывания, то, несомненно, искажений и разночтений (в том числе и за счет местных языковых отличий) должно было быть гораздо больше. Кроме того, автор из Сергиева монастыря явно не был знаком с текстом Лаврентьевской летописи, хотя Сергиев Посад не так далеко от Суздаля. Но отчего-то и суздальскому, и Сергиево-Посадскому авторам с буквальной точностью была известна Радзивилловская летопись, хотя расстояние от Суздаля до Киева куда как больше. Отметим, что рукопись – самый простой способ для изготовления фальшивой истории, ведь печатное издание требует гораздо больших затрат. (Еще об очередности появления печатных книг и их рукописей см 3.1.2).

Вернемся, однако, к Василию Татищеву и его работе с Радзивилловской летописью. Выше мы привели в изложении Н. А. Морозова чудесную историю Радзивилловской рукописи. Она попала в Россию в 1760-м или 1761 году в качестве военной добычи, а через семь лет «Летопись Несторова с продолжателями по Кенигсбергскому списку до 1206 года» была напечатана в книге «Библиотека российская историческая, Содержащая древния летописи и всякия записки, способствующия к объяснению истории и географии российской древних и средних времен», изданной «В Санкт-Петербурге при императорской академии наук 1767 года». Однако вот чудо – издание было сделано вовсе не по оригиналу рукописи, а по ее копии, Причем, после того, как она попала в Россию в 1716 году, «по этой копии начал занятия русским летописанием В. Н. Татищев» (Радзивилловская летопись. ПСРЛ, том 38, Л.: Наука, 1989). Между «копией» и «оригиналом» существуют разночтения, которые и свидетельствуют, что издание 1767 года сделано именно по татищевской «копии». Все это говорит, что в 1767 году «оригинала» с его 617 цветными миниатюрами еще просто не существовало. (Это подтверждается и тем, что «оригинал» так никогда и не был закончен: часть миниатюр оказалась не полностью раскрашенными, также оказались не закрашенными киноварью заглавные буквы, начиная с 117-го и до последнего 251-го листа). «Копия» же была изготовлена Татищевым, как и все остальные его «летописи». Таким образом, именно Василий Татищев является автором ПВЛ, которая была написана им на основании «конспектов» Герберштейна и Киевского Синопсиса.

3. Кто потерял Услада?

На то, что источником ПВЛ была «Московия» Герберштейна, а не наоборот, указывает непосредственное сравнение этих двух текстов.

Если бы некий «редактор» писал ПВЛ, используя текст Герберштейна, как бы он поступил? Он бы, естественно, опустил все сведения Герберштейна, относящиеся к периоду после 13 века, а все сведения, относящиеся к более раннему периоду – то есть к Киевской Руси на Днепре – полностью бы сохранил, дополнив другими материалами, исходя из своих политических задач. Именно это мы и видим, сравнивая два текста. Все сведения Герберштейна о Киевской Руси содержатся в ПВЛ.

А вот если бы Герберштейн использовал ПВЛ? Заметим, что Герберштейн с удовольствием включает в свой текст разнообразные московские диковинности, этнографические подробности, предназначенные, чтобы позабавить читателя нравами московитов. (Он, кстати, дает объяснение самому распространенному русскому ругательству, которое в усеченном виде многих приводит в недоумение: «Обычное их ругательство, как и у венгров, такое: «Пусть собака спит с твоей матерью»). Отчего же тогда, рассказывая о путешествии Андрея Первозванного, не упомянул он о его встрече с русскими любителями бани, которая описана в ПВЛ? Или отчего не пересказал историю о Кие, Щеке и Хориве? Почему не упомянул проходящий через Киев путь «из варяг в греки»? Почему нет истории о хазарской дани? Все это говорит о том, что никакие ни Московские, ни Киевские изводы ПВЛ ему известны не были. А, значит, они просто еще не существовали.

Приведем также доводы в пользу того, что ничего не знали о ПВЛ и в Киеве, где в 1674 году был издан Киевский Синопсис.

Киевский Синопсис, в отличии от Герберштейна и Стрыйковского, называет имя автора ПВЛ – это «Летописец Российский Преподобный Нестор Печерский», живший и писавший в том же самом Киево-Печерском монастыре, где был впервые издан Синопсис. Однако автор Синопсиса с ПВЛ явно не знаком. Во всяком случае, он нигде ее не использует.

Так Синопсис рассказывает о путешествии святого Андрея на Киевские горы практически в тех же выражениях, что и Герберштейн. ПВЛ также следует этому рассказу, однако то, что в «Московии» и Синопсисе является авторским комментарием к событию, в ПВЛ преобразовано в прямую речь апостола Андрея. Чтобы апостолу Андрею было к кому обратиться с речью, ПВЛ добавляет его учеников, которых нет ни у Герберштейна, ни в Синопсисе. Также ни Герберштейн, ни Синопсис не приводят яркий анекдот из ПВЛ о святом Андрее и бане.

ПВЛ так говорит о воздвижении идолов: «И нача княжити Володимиръ въ Киеве одинъ и постави кумиры на холъму вне двора теремнаго: Перуна деревяна, а голова его серебряна, а усъ золот, и Хоръса, и Дажьбога, и Стрибога и Семарьгла, и Мокошь».

Синопсис же приводит свой список: Перун, Волос, Похвист, Ладо, Купало. То есть отличается и число идолов, и их имена. Список этот был позаимствован у польских хронистов: «Лель, Полель и Позвизд у Маховского, Похвист у Кромера» (Мифы народов мира, Энциклопедия М., Российская энциклопедия, 1994, т. 2, с. 454).

Еще одно подтверждение неизвестности ПВЛ автору Синопсиса – разные имена убийцы князя Игоря. В ПВЛ он зовется Мал (у Герберштейна – Мальдитт), а в Синопсисе – Низкиня. Имя это Синопсис позаимствовал у Стрыйковкого. (Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, zmodska i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1846, т. 1. с. 117, 118). Причем Стрыйковский приводит оба имени – «Низкиня или Мальдит», однако Синопсис ни в какую не хочет использовать информацию своего земляка Нестора.