Год 1942
Шрифт:
"Один трус сказал мне: "Напрасно говорили зимой, что миф о непобедимости германской армии развеян. Ведь немцы снова идут вперед"...
Никто никогда не говорил, что немцы не могут побеждать. Мы говорили, что немцев можно победить. Зимой это увидели все и прежде всего сами немцы. Лавры - это лавры, а синяки - это синяки. Только трус может теперь назвать армию Гитлера "непобедимой". Она одержала на Юге ряд побед, но от этого она не стала непобедимой..."
Алексей Сурков прислал два стихотворения. Одно из них "На меже" - о пахаре, который поджег выращенную им рожь, чтобы она не досталась врагу. Второе - "Россия" - перекликается со статьей Эренбурга: оно о силе духа нашего народа, крепнущего в
Опубликовано обширное сообщение Совинформбюро под рубрикой "В последний час": "Дней пятнадцать тому назад войска Западного и Калининского фронтов на Ржевском и Гжатско-Вяземском направлениях частью сил перешли в наступление.
Ударом наших войск в первые же дни наступления оборона противника была прорвана на фронте протяжением 115 километров... Фронт немецких войск на указанных направлениях отброшен на 40-50 километров.
По 20 августа нашими войсками освобождено 610 населенных пунктов, в их числе города Зубцов, Карманово, Погорелое Городище".
О готовящейся операции, которая потом получила название Ржевско-Сычевской, я, конечно, знал. В один из выходных для газеты дней рано утром я умчался в Перхушково, к Г. К. Жукову. Георгия Константиновича я не застал, он был в войсках: замаскировав свои генеральские звезды простым плащом, лазит на передовых позициях в районе главного направления намечающегося удара. Эту его привычку все посмотреть своими глазами я хорошо знал еще по Халхин-Голу. Не раз встречал его на НП полков и в окопах. Кстати, таким его запечатлел на Халхе своей "лейкой" Виктор Темин, и этот снимок сейчас лежит передо мной, напоминая о тех незабываемых днях: в неприглядном плаще, смотрит в стереотрубу, беседует с командирами и бойцами, словом, внешне не командующий фронтом, а лейтенант!
Дождался я Жукова лишь к вечеру. В "предбаннике" было немало ожидавших приема. Но увидев меня, потянул в свой кабинет и с добродушной улыбкой сказал:
– Ты всегда на горячее...
Прекрасно понимая, для чего я явился к нему, он сразу же стал меня просвещать. Операция имеет частный характер. Задача ее - срезать Ржевский выступ. Как я понял из объяснения Жукова, главная цель операции - сковать резервы врага, не допустить переброски его войск на юг.
Немцы создали на этом плацдарме мощный укрепленный район, бои предстоят ожесточенные, на легкую победу рассчитывать на приходится. Надо и нам, газете, действовать. Однако корреспондентские пункты на Западном и Калининском фронтах, тогда "тихих" фронтах, были оголены; спецкоров мы перебросили на Северный Кавказ и в Сталинград. Это я и объяснил Жукову:
– Грешен перед твоим фронтом. Но сейчас пошлю мощную бригаду Симонова, Суркова. Карпова, фоторепортера Кнорринга.
– Ну что ж, хорошо, - перебил меня Георгий Константинович. - Только не сейчас, а когда начнутся бои.
Это было понятно. Появление такой группы корреспондентов не могло пройти незамеченным и не вызвать толки о готовящихся событиях, а это каким-то путем могло дойти и до противника. Внезапность - таково было кредо Жукова. Помню, как искусно он сумел сохранить в тайне от японцев такую большую операцию, как генеральное наступление
Наши корреспонденты поехали под Ржев только к самому началу нашего наступления. Были на разных участках фронта, в том числе и в частях, наступавших в направлении Погорелое Городище. Через неделю, когда бои затихли, они вернулись в редакцию.
Появились они у меня не в лучшем виде: заляпанные грязью с ног до головы, на ногах еле держатся, усталые, почерневшие. Все эти дни лили проливные дожди. Деревни разорены, укрыться от дождей негде. А когда возвращались, застревали в нескончаемых пробках. Их не объехать - грунтовые дороги сделались непроходимыми, на обочину не свернешь. Кончилось тем, что корреспонденты бросили "эмку" и шли пешком двадцать километров.
– Могли бы и не торопиться, - бросил я вызвавшую у них удивление реплику.
– Как "не торопиться"? Материал - в номер!..
Реплика же была не случайной. О Ржевско-Сычевской операции до сих пор ни слова. Ставка решила ничего о ней не публиковать до ее завершения. А. Карпов написал статью "Бои за Ржевский плацдарм". Сурков сочинил стихи еще на фронте и в пути. Сдал свои снимки Кнорринг. И лишь сегодня все это напечатано.
А у Симонова дело не клеилось. Он зашел ко мне на второй день и сказал, что очень туго идет его очерк. Гитлеровцев много наколочено, но и наши потери велики. О главной задаче операции - предотвратить переброску немецких резервов на Юг - все равно не напечатать... Словом, договорились, что он напишет о своих впечатлениях на дорогах войны, в освобожденных селах и городах.
Через день очерк уже был у меня. В очерке, конечно, есть строки, посвященные разгрому немецких дивизий. Но Симонов описал главным образом картину разрушений, разорения, смерти в деревнях и городах, где и печных труб не осталось. А для того чтобы рассказать то, что он увидел в старом уездном городке Погорелое Городище, достаточно было одной только фразы: "Сейчас он, к сожалению, оправдывает свое название".
В память писателя врезался такой эпизод:
"Мы стоим на краю города, около разрушенных домов, среди пепелищ и развалин. Вдруг женщина, рассказывавшая мне о своей страшной жизни за эти семь месяцев, поднимает голову и смотрит вдаль. Долго, упорно смотрит. Я тоже смотрю туда и не вижу ничего особенного: вечернее небо с мягким, красноватым закатом, зеленые луга и темные перелески, как будто обведенные карандашом, - так резко отделены они от вечернего неба. Но женщина смотрит туда долго, долго. И вдруг, без всякой связи с тем, что она рассказывала, говорит очень тихо:
– Как красиво...
И я вдруг понимаю, что она после всех этих семи месяцев впервые заметила эту знакомую русскую природу. Она семь месяцев не глядела в небо, не замечала закатов, рассвета, лугов, перелесков, зеленых ветвей. Она только страдала и ждала. У ее души было отнято чувство родины, чувство своей земли. И вдруг мы вернулись, и она посмотрела и увидела опять небо, землю, и невольно сказала:
– Как красиво..."
Не это ли навеяло Симонову название очерка "Земля моя!"?
Укором нашим воинам звучит такой эпизод. В одной только что освобожденной деревне встретил писатель худого, почерневшего от горя старика. "Сейчас, - писал Симонов, - я вижу его наяву. Вот он стоит передо мной, опираясь на суковатую палку. Он смотрит на меня и, подняв дрожащую голову, говорит:
– Кабы на месяц раньше...
Он повторяет несколько раз эту фразу, И я понимаю, что нет на земле более горьких слов, чем эти. Если бы на месяц раньше, не умерла бы с голоду его старуха Прасковья Ильинична и не расстреляли бы 25 дней назад его дочь Наталью, которая пошла без пропуска в соседнюю деревню достать отрубей для умирающей с голоду матери. И он повторяет, без конца повторяет: "Кабы на месяц раньше..."