Год 1942
Шрифт:
И я обратился за разъяснением к Сталину. На моем письме появилась следующая надпись:
"Фронтовые и армейские газеты могут критиковать также действия средних и старших командиров. Необходимо только, чтобы критика была не грубая и не резкая, а тактичная и товарищеская.
И. Сталин".
В обзоре фронтовой печати мы рассказали о той линии, которой должны придерживаться газеты. Соответствующие выводы мы сделали и для "Красной звезды".
Напряжение в Сталинграде нарастает. Правда, немцы и здесь, как на Северном Кавказе, уже не в силах наступать по всему фронту. Они рвутся к Волге
Ох уж этот эзопов язык на войне! Много мучений мы переживали из-за него. Спору нет, в годы войны меньше боялись горькой правды, чем в предвоенные и послевоенные годы, но и тогда давало себя знать застарелое стремление уклоняться от реальной неприятности. И вызывалось оно вовсе не соображениями секретности.
В связи с ухудшением обстановки в Сталинграде Ставка вновь потребовала от командующих фронтами во что бы то ни стало удержать город. "Сталинград не должен быть сдан противнику, - говорится в директиве Ставки, - а та часть Сталинграда, которая занята противником, должна быть освобождена". Ознакомившись с этим указанием, я сразу же вызвал к прямому проводу Высокоостровского. Не мог я, понятно, сказать ему о требованиях Ставки. Пришлось прибегнуть к разным намекам, мол, ознакомьтесь с "бумагой", посланной вчера начальству, и действуйте... Корреспондент даже не стал спрашивать: "Что за бумага? Чья? О чем?" Он ответил по-солдатски: "Все сделаем". Опытный спецкор сразу нашел нужную "бумагу" в Военном совете, понял, что от него требуется, и стал действовать.
Из Сталинграда начали поступать материалы, в которых снова прозвучали призывы: "Назад для нас дороги нет"... Рассказывали спецкоры и о многочисленных контратаках наших частей. То там, то здесь отвоевывается перекресток, дом, этаж или даже лестничная клетка, но не всегда удается их удержать. Сегодня упорной обороной закладываются первые камни освобождения.
* * *
Обстановка на Северном Кавказе по-прежнему напряженная. Если в Сталинграде идут бои за каждую улицу, каждое здание, то на Кавказе сражения разыгрываются в горах. Об этом говорят и заголовки корреспонденции: "Оборона горного перевала", "На горных тропах", "Бои за горные вершины"...
В газете много снимков. С Северного Кавказа - Кнорринга, из Сталинграда - Левшина. На фотографиях запечатлены характерные особенности того или иного театра военных действий. У Левшина - бои среди развалин зданий, у Кнорринга - утесы, вершины, ущелья. Можно сказать, что это фотографический обзор сражений. Напомню, что в ту нору у наших репортеров не было мощной увеличительной аппаратуры, все баталии сняты вблизи; многие снимки делались под огнем, они впечатляют своей достоверностью, свидетельствуя о мужестве корреспондентов.
* * *
В газете появились путевые очерки Ильи Эренбурга из района Ржева. Как он там очутился? Выло это так. Зашел ко мне Илья Григорьевич и требует, не просит:
– Пошлите меня в Сталинград.
– Не могу, - ответил я.
– Тогда - на Кавказ.
– Тоже не могу.
Регулярно,
– Знаете что? - предложил я писателю. - Если хотите, поезжайте под Ржев. Это, конечно, не Сталинград и не Кавказ, но там недавно были сильные бои, да и сейчас не совсем затихли. Есть что посмотреть и о чем написать.
Илья Григорьевич согласился и еще попросил у меня командировку для американского корреспондента Стоу. Пробыл он там два дня и вернулся переполненный впечатлениями от встреч с нашими бойцами и жителями освобожденных сел. Написал три очерка. Первый из них, опубликованный в сегодняшней газете, называется "Ожесточение", Эренбург писал:
"Донбасс, Дон, Кубань, - каленым железом прижигал враг наше сердце. Может быть, немцы ждали стона, жалоб? Бойцы молчат. Они устали, намучились, многое претерпели, но враг не дождался вздоха. Родилось ожесточение, такое ожесточение, что на сухих губах трещины, что руки жадно сжимают оружие, что каждая граната, каждая пуля говорит за всех: "Убей! Убей! Убей!"
В этом очерке, как и во втором - "Так зреет победа", который готовится для очередного номера газеты, повествуется о том, как ожесточение преобразует чувство советских воинов в боевой порыв и беспощадность к врагу. А третий очерк - о немецких солдатах, какие они сегодня, во вторую осень войны. Очерк так и назван - "Осенние фрицы". Илья Григорьевич видел их там, под Ржевом, говорил с пленными, слушал их и, как тонкий психолог, улавливал, где пленные хитрят, а где обнаруживают свое нутро. Вылилось это в таких строках:
"О Бурбонах говорили: "Они ничему не научились и ничего не забыли". Мне хочется сказать это и об осенних фрицах. Вот передо мной лейтенант Хорст Краусгрелль. Он сначала орал: "Гитлер капут", но сейчас он отдышался, успокоился и преспокойно говорит: "Нам, немцам, тесно, а у вас много земли"... Его схватили у Ржева, но он тупо повторяет: "Покончив с Россией, мы возьмемся за англичан..."
Писатель предупреждает, чтобы мы не строили никаких иллюзий: "Не следует думать, что осенние фрицы более человекоподобны, нежели зимние или летние".
Есть в первом очерке Эренбурга примечательные строки о втором фронте. Об этом позже будет много написано и сказано.
Солдатский юмор в те времена откликнулся на затяжку открытия второго фронта: им стали называть... банки с тушенкой, присланные из Америки.
– Второй фронт откроем? - говорили бойцы, вскрывая эти консервы.
До этой темы Эренбург давно добирался. Вспоминаю наши встречи с иностранными корреспондентами в Наркомате иностранных дел. Время от времени отдел печати наркомата устраивал приемы для зарубежных корреспондентов. Это не были пресс-конференции, которые ныне проводятся в изобилии. Инкоров собирали за относительно хлебосольным столом, чтобы отметить какую-нибудь дату или по другому поводу. Иногда приходил с нами Алексей Толстой. Как там неистовствовал Илья Григорьевич! Он буквально дышать им не давал, острыми и едкими репликами по поводу затягивания второго фронта портил им не только настроение, но и аппетит. Толстой, сидевший рядом с нами, время от времени дергал Эренбурга за пиджак: