Год активного солнца
Шрифт:
— Красота, наши выиграли! — сказал Давид, довольный вниманием Григола.
— Лишь бы дальше не споткнулись, пока все хорошо! — сказал и Григол. Тем временем они спустились к платформе. Григол пошел направо, Давид повернул налево.
После этого Григол долго не видел Давида, и Давид не видел Григола. А если бы и встретились, все равно бы не узнали друг друга.
А в один прекрасный день Давид ехал на своем новеньком «Москвиче» в Мцхету, и перед Дворцом спорта у троллейбусной остановки забыл сбавить скорость. Внезапно перед машиной возник человек. Давид моментально нажал на тормоз… Поздно. Григол уже лежал под колесами. Давид выскочил из машины и бросился к нему. Григол не дышал…
ГЛАВА
Тамаз Яшвили не заметил, когда к нему пристроился приземистый, краснощекий толстяк. Он не сомневался, что знал его, но откуда — вспомнить не мог. Наконец из туманных слов незнакомца Тамаз заключил, что тот был математиком. Тамаз слушал его краем уха, не переставая дивиться — толстяк смешно пришлепывал яркими жирными губами и с присвистом выделял окончания слов.
Тамазу хотелось посоветовать ему открывать рот пошире и не нажимать языком на зубы.
— Прискорбно, очень прискорбно! — заключил вдруг незнакомец, горестно покачивая головой.
Последние слова дошли до сознания Тамаза. Он вспомнил, что толстяк повторяет эту фразу уже в шестой или седьмой раз, а он не дал себе труда вникнуть, почему краснощекий так настойчиво твердит ее.
— Что прискорбно? — неожиданно спросил Тамаз.
Краснощекий смешался, вынул из кармана платок и промокнул потный лоб.
— Прискорбен ваш инцидент. Слов нет, Нико Какабадзе скверно обошелся с вами.
— Ах, вот вы о чем! — улыбнулся Тамаз, только теперь догадываясь, что все это время знакомый или незнакомый коллега выражал ему сочувствие. — Что поделаешь, бывает и хуже…
— Да, конечно, бывает, однако… Вы очень талантливый математик. Молоды. С большим будущим… — Тут краснощекий остановился, огляделся по сторонам, встал на цыпочки и таинственно шепнул на ухо Тамазу: — Уважаемый Ясе хочет поговорить с вами.
— Кто? — не понял Тамаз.
— Уважаемый Ясе, профессор Ясе Дидидзе.
— Ах, уважаемый Ясе! — дошло наконец до сознания Тамаза.
— Да, именно он. Профессор высокого мнения о вас, он верит в ваш талант. Он очень огорчился, узнав об этой неприятной истории.
«Неужели?» — промелькнуло в голове Тамаза, но он смолчал.
— Как раз в это время профессор свободен, если вы не против… Он сейчас в математическом кабинете нашего института. У него двухчасовое «окно».
— Так прямо и заявиться? — Тамаз поднял глаза и увидел вывеску «Зари Востока». Вот уже десять минут торчит он перед ней, совершенно не помня, как они остановились на этом месте.
«Неужели я так увлекся разговором?» — Тамаз еще раз внимательно вгляделся в незнакомца, но и на этот раз не вспомнил, где его видел.
«Наверное, нигде не видел, — решил он, — такого человека при всем желании не забудешь».
— Почему же «заявиться»? Он будет рад переговорить с вами. Профессор Ясе поручил мне разыскать вас.
— Да, да, с удовольствием. Если он хочет меня видеть, я готов в любую минуту.
— Профессор Ясе высоко ценит ваш талант… Раз вы согласны, не будем терять времени. Отправимся прямо в институт.
В кабинете математики они были вдвоем — профессор Ясе Дидидзе и Тамаз Яшвили. Тамаз устроился за столом на длинной скамье, а профессор сидел напротив него на стуле. Положив ногу на ногу, Дидидзе с заботливой улыбкой поглядывал на молодого человека. Даже когда профессор сидел, в глаза бросалась непропорциональность его телосложения: слишком короткие руки и ноги.
Тамаз смотрел то в лицо профессору, то на его короткие толстые пальцы. Он терялся в догадках, что побудило профессора переговорить с ним. Тамаз Яшвили знал Ясе Дидидзе только со стороны. Этот пятидесятилетний ученый не мог похвастаться своими исследованиями, но в кругу специалистов слыл способным и деловым человеком. При этом он не занимал никакой руководящей должности и всегда подчеркивал это обстоятельство с такой усмешкой, словно говорил: где же твоя справедливость, господи? И постоянно старался создать впечатление, будто в ближайшем будущем ожидает чего-то. Под этим «что-то», конечно, подразумевалась кафедра. Профессор обладал еще одной поразительной способностью — в разговоре он искусно вставлял какую-нибудь фразу с подтекстом. В ней содержался туманный намек о будущей кафедре и предполагаемом штате сотрудников. Все это преподносилось так ловко, с таким деловым видом и в то же время словно вырывалось невзначай, будто просто к слову пришлось, в связи с чем-то другим. В его намеках сквозило обещание чего-то. Таким образом, он заронял в душу собеседника искру надежды и тут же ловко переводил разговор на другие темы. Ясе Дидидзе прекрасно знал, кому сказать многозначительную фразу, чтобы определенный слух распространился по городу. Никто не ведал, где будет его кафедра, в университете или в политехническом институте, где получит он должность — в академии, в вычислительном центре или в ином учреждении, но вся соль состояла в том, чтобы создать определенное мнение. Ясе Дидидзе прекрасно понимал, что значит пустить слух и подготовить почву. Слух этот дойдет до его коллег. Вначале они, разумеется, не обратят внимания, потом посмеются, а там, глядишь, и привыкнут к этой мысли. Затем, когда появится кафедра, никого не удивит, что ее получил профессор Дидидзе. Подсознательно все уже подготовлены к такому событию.
— Правда, я никогда не вступал с вами в прямой контакт, молодой человек, но, поверьте, вы всегда находились в поле моего зрения! — степенно начал профессор. Он любил высокопарные выражения. Отчетливо выговаривая слова и старательно расставляя акценты, профессор после каждых трех-четырех слов поджимал губы, а затем издавал такой звук, будто на поверхности кипящей смолы лопался пузырь.
Тамаз не знал, поблагодарить ли ему профессора за такое внимание или выразить благодарность улыбкой.
— Вы закончили аспирантуру, не так ли? — неожиданно спросил Дидидзе.
— Да, два года назад.
— И до сих пор не защитили диссертацию? — Профессор был искренне удивлен.
— Не защитил и, наверное, долго еще не защищу.
— Однако же… Позвольте выразить мое изумление! Такой способный человек, как вы, щедро наделенный природным талантом, в течение лет прозябает простым ассистентом! Трудно представить, совершенно непростительно! Впрочем, я все превосходно понимаю. Кто создал вам условия для серьезной научной работы, кто поддержал вас, кто предоставил вам возможность продвинуться?.. Никто! И это так естественно. Кому же хочется держать на кафедре умного человека?.. Один захватил кафедру, добился своей цели… Что вы от него хотите, отныне он желает наслаждаться спокойной жизнью. Думая о завтрашнем дне, он старается избавиться от талантливого, перспективного молодого человека. Вполне возможно, что завтра вы станете претендовать на его место. Тем более если вы умный и дальновидный ученый. У меня будет по-другому… — Ясе Дидидзе с привычной сноровкой подпустил многозначительную фразу, устремив взор к потолку, словно давая собеседнику время вникнуть в скрытый смысл его последних слов. «У меня будет по-другому» прозвучало так решительно, словно профессору уже дали кафедру и сейчас все дело упирается в подбор штата.
— На кафедру я возьму только молодых! — Яснее уже нельзя было выложить свои намерения. — Будущее за молодежью! Нам не нужны склеротики, обессиленные диабетом профессора. Нам нужна энергичная и талантливая молодежь, полная творческих планов.
Профессор встал и заходил по кабинету.
— Значит, вас вынудили оставить кафедру. Точнее, выгнали! Не обижайтесь на это слово. Давайте не будем приукрашивать явления. Будем называть вещи своими именами. Да, выгнали! Выгнали потому, что вы перспективный ученый, потому, что вы не желали все время поддакивать профессору Какабадзе, подобно иным горе-математикам. Нет, мы этого так не оставим!..