Год активного солнца
Шрифт:
— Благодарю вас, но, если позволите, еще одна просьба.
— Ради бога. Не стесняйся.
— Боюсь, Кобидзе обидится, если до него дойдет, что я был у вас.
Академик засмеялся:
— Если вы не надеетесь на мою скромность…
— Нет, что вы! Но, может быть, мне лучше завтра перебраться в другую комнату?..
— Пожалуйста, как вам удобней.
На следующий день Тамаз уже сидел в маленькой комнате референта. Окно ее тоже выходило в сад. Отныне стоило ему закрыть за собой тяжелую, резную дверь, как счастливее его не было никого на свете. Только одно смущало, ему казалось, что заведующему лабораторией
— Домой не могу дать! — резко отказал Кобидзе.
— Я завтра утром верну, батоно Александр.
— Домой не дам, и все тут!
— Почему, батоно Александр, вы не доверяете мне?
— Не доверяю?! — страшным голосом взревел вдруг Кобидзе. Глаза его помутнели, подбородок скривился, щека задергалась. — С чего вы взяли, что не доверяю?!
Двое ученых, занимавшихся в лаборатории, обеспокоенно вскочили с места.
— Откуда вы взяли, что я вам не доверяю?! Почему вы решили, что не доверяю?!
Александр схватил Тамаза за горло. Яшвили отбивался, но не смог высвободиться из сильных рук Кобидзе. Очки Тамаза слетели на пол, и он беспомощно моргал глазами.
— Кто вам сказал, что не доверяю?! — ревел Кобидзе.
Сбежались сотрудники, ухватили Кобидзе сзади. Через минуту он бился в их руках, стараясь вырваться, но его держали крепко.
— Почему вы думаете, что не доверяю?! — с пеной у рта кричал заведующий, выкатив совершенно безумные глаза.
Кто-то вызвал «скорую помощь». Александра Кобидзе увезли в психиатрическую клинику.
Дежурный врач, красивая женщина лет тридцати пяти, окинув любопытным взглядом Отара Нижарадзе, достала историю болезни. Задавал вопросы Тамаз, но, отвечая, врач упорно обращалась к Отару, словно разговаривала с ним одним.
— У Кобидзе тяжелая форма психического расстройства. Он поступает к нам вторично, — поднеся к губам карандаш, спокойно пояснила врач, не сводя глаз с Отара.
— Вторично? — Тамаз был удивлен.
— Да, вторично. — Врач взглянула наконец и на пего. — Он ваш родственник?
— Нет, сослуживец.
Врач снова просмотрела историю болезни:
— Был ранен на фронте, после чего три года лечился в психиатрическом госпитале. Вы давно с ним работаете?
— Порядочно.
— И ничего не замечали?
— Нет, абсолютно ничего, — соврал Тамаз.
— Как он попал к вам в институт? — спросил Отар Тамаза, когда они оказались на улице.
— Пришел после окончания войны. Директор пожалел его и устроил в лабораторию.
— Он математик?
— До войны преподавал в школе физику.
— Семья есть?
— Нет, только вдовая сестра. И та в деревне.
Некоторое время шли молча.
— Кто знает, на фронте… — Тамаз не докончил, ему не хотелось называть болезнь Кобидзе, и он достал сигареты.
— Кто знает! — пожал плечами Отар. — А действительно, отчего он мог помешаться?
— Закуришь? — Тамаз протянул ему сигареты.
— Только что выкурил.
— Разве? Я не заметил… Действительно, отчего он мог помешаться? — повторил Тамаз вопрос друга.
— Говоришь, он кричал: «Почему вы решили, что я вам не доверяю», да?
— Да, только это и твердил. Мои слова почему-то взбесили его. Как у меня сорвалось с языка?
— Не переживай, не ты, так кто-нибудь другой когда-нибудь мог сказать их.
— Ты думаешь, что все дело в словах? — Тамаз испытующе посмотрел на друга.
— Убежден.
— Почему?
— Не нравятся мне эти слова.
— Какие?
— «Не доверяю».
— Неужели они что-то значат?
— Очень многое. Хотя, возможно, мои предположения звучат как обвинение.
Тамаз остановился и с любопытством уставился на друга.
— На фронте он мог лишиться рассудка по двум причинам — от страха или… — Отар заколебался.
— Или? — нетерпеливо спросил Тамаз.
— Или от угрызений совести. Однако это уже обвинение. Не зная человека, не стоит говорить о нем такие вещи.
— Об угрызениях совести?
— Да. Ты, наверное, уже догадался, как возникло такое предположение. Ты уверяешь, что Кобидзе вывели из равновесия твои слова — «не доверяете». Он только их и выкрикивал, не так ли?
— Да. Возможно, ты прав, — задумчиво проговорил Тамаз и, помолчав, добавил: — Если с ним что-то случится, я уйду из института.
— Не говори глупостей. При чем тут ты? Рано или поздно это должно было случиться.
Стрельба оборвалась, но еще долго не смолкал страшный гул самолетов. Бежан Абуладзе боялся поднять голову. Он лежал в канаве, прижимаясь лицом к земле.
Наконец затих и гул самолетов. Наступила жуткая тишина. Воздух был неподвижен. После канонады и взрывов тишина была нестерпимой. Все вокруг будто застыло и оцепенело в ожидании опасности.
От этой необычайной тишины Бежану Абуладзе стало еще страшнее. Он не решался поднять головы, зная, что его глазам предстанет нечто ужасное. Он только чувствовал, как болит лицо. Обезумев от страха во время налета, Бежан изо всех сил вдавливал голову в землю, словно хотел зарыться в нее, как крот. Потом он ощутил тяжесть на спине и понял, что наполовину засыпан землей. Наконец набрался решимости, поднял голову и поразился, увидев за искореженными стволами деревьев огромный красный диск заходящего солнца. Солнце поразило его, страх несколько улегся. Осторожно огляделся и не узнал окрестностей. Зеленое поле было перепахано снарядами. Местами что-то дымилось.
Бежан не мог решить — подняться ему или нет. Страшная тишина наводила ужас.
«Неужели никто не уцелел?» — спросил он себя. Потом слегка пошевелился, стараясь стряхнуть землю. Это оказалось непросто. Тогда он набрался духу и пополз. Медленно вытянул руки, уперся локтями и немного подался вперед. Так, помогая себе локтями, он выполз из-под завала. И сразу почувствовал что-то мокрое на левом боку.
«Кровь», — подумал он.
Осторожно притронулся к боку и долго глядел на окровавленную ладонь. Он не мог припомнить, когда его ранило. Между ребрами кололо. Скоро он убедился, что легко ранен осколком, и немного успокоился. Достал из кармана платок, осторожно поднял гимнастерку, перевалился на правый бок и увидел рану. Сковырнул запекшуюся кровь — рана была маленькая, из нее выглядывал острый краешек осколка. Бежан двумя пальцами выдернул его и крепко прижал к ране платок. Боль была не такая сильная, как он ожидал.