Год бродячей собаки
Шрифт:
Помпей вздрогнул, и не потому, что недостойный раб назвал его просто по имени, — Гнеем вдруг овладело то странное, схожее со страхом чувство, что он испытал на пороге Святая Святых. Наблюдая за работой казавшихся с высоты муравьями легионеров, он вдруг сам почувствовал себя таким же маленьким и ничтожным перед величием Бога Захарии. Между тем Версавий продолжал:
— Человек слаб, — говорил он, как бы для себя, уже не глядя на римлянина. — Человек жалок и в побуждениях своих мерзостен, но топтать его бессмертную душу — великий грех. Как слепому нельзя говорить, что любимая его уродлива, так верующему нельзя открывать тайну, на которой зиждется его вера. Впрочем, — иудей улыбнулся одними губами, — слава Создателю,
Помпей не слушал Версавия, думал о своем. На лице его лежала привычная маска холодного безразличия, и лишь изменившееся выражение глаз выдавало владевшее им внутреннее напряжение. — Ты забыл мне рассказать, что стало с вавилонянином. Твой Бог наказал его?
— Мой Бог?.. Наказал?.. — Захария недоуменно пожал плечами. — Неужели ты думаешь, что всемогущий Бог иудеев опустится до мщения какому-то человеку, пусть даже считающему себя великим? Нет, Гней, люди сами воздают себе по заслугам за собственные прегрешения, и поверь, что смерть не самое страшное из достающихся на их долю наказаний. Что ж до Навуходоносора… — Версавий сделал паузу, как если бы тема эта была ему неприятна, продолжил со вздохом. — Гордыня затмила его ум на долгие семь лет, в то время как Создатель милостью своею ниспослал царю перед смертью просветление, чтобы тот мог понять содеянное и раскаяться…
Брови Помпея сошлись над переносицей. Ничего не сказав, он в сопровождении легионеров начал медленно сходить по лестнице. Все так же в задумчивости полководец пересек двор и, остановившись в отдалении, принялся наблюдать за слаженной работой солдат. Две баллисты уже были разобраны и аккуратно уложены на повозки. Предназначенные для отражения атак пехоты — а при хорошем попадании выпушенный из них камень сметал целые шеренги наступающих, — во время штурма эти машины использовались для очистки от иудеев храмовых стен. Теперь их везли обратно в лагерь.
— Большие потери, Фабий?.. — Помпей подозвал к себе руководившего работами центуриона.
— Всего несколько раненых. — Офицер отер ладонью вспотевший лоб. — Правда, они убили Скавра. Ты ведь помнишь декуриона Скавра? Он первый со своими ребятами бросился в пролом. Геройская смерть!
— Да, Скавра жаль, отличный был солдат! — согласился Помпей, но стоявшему неподалеку Версавию показалось, что на самом деле судьба убитого декуриона не слишком заботит полководца.
— Мы поработали славно, — продолжал Фабий, — положили тысяч пять или шесть…
Центурион хотел добавить еще что-то, но Помпей его остановил:
— Ты вот что, Фабий! Расставь своих людей вокруг храма и предупреди, чтобы песчинка из него не пропала. Ты хорошо меня понял?
Глаза полководца сузились, в них появился холодный, жестокий блеск, так что центуриону без дополнительных объяснений стало ясно, что Помпей как никогда далек от шуток. Офицер молча кивнул, готовый бежать исполнять приказ, но Гней его не отпустил.
— И вот еще что, — он кинул короткий взгляд в сторону Версавия. — Разыщи несколько священнослужителей, — всех мы вырезать не могли, — и чтобы завтра же, слышишь — завтра! — в храме возобновились богослужения! О моем приказе доложишь легату.
Фабий преданно, по-собачьи смотрел на полководца. Помпей заставил себя улыбнуться:
— А солдатам скажи, что я ими доволен. Вернемся в Рим — заставлю эти толстые задницы из Сената раздать моим ребятам землю!
Отпуская центуриона, Гней хлопнул его по могучему плечу, устало снял шлем, провел ладонью по коротким, зачесанным на широкий лоб волосам. Ожидавший тут же ординарец подвел коня, ненавязчиво забрал шлем из рук полководца, но тот, вместо того, чтобы поставить ногу в стремя, вдруг повернулся и направился в сторону Версавия. Проходя мимо телохранителей, Помпей
— Оставьте нас одних.
Тяжело ступая, легионеры отошли в сторону, встали так, чтобы видеть каждое движение Помпея и полностью контролировать ситуацию. В окружении собственных солдат никакая опасность полководцу не грозила, но выучка и привычка следовать одному и тому же порядку довели действия легионеров до автоматизма. Именно эти качества и безупречное владение оружием поставили на колени перед Римом весь цивилизованный мир — от далекой, загадочной Британии до Сирии и Египта. Бесконечные упражнения и походы закаляли не только тело, но и волю: легионер предпочитал со славой погибнуть, но не бежать с поля боя. Дезертиров ждала смерть, и случалось так, что за трусость наказывались целые легионы, и тогда казнили каждого десятого, выбранного среди товарищей по жребию. Но и награды за храбрость и сопутствующая им слава были велики.
Помпей приблизился к Захарии, встал рядом, плечом к плечу, только лицами они были обращены в разные стороны. Версавий мог наблюдать за работой солдат, Гней смотрел на белую громаду храма, величественно устремившегося в темное небо.
— Ты умный человек, Захария, — сказал Помпей неторопливо, как если бы рассуждал вслух, — умный и хитрый. Сегодня ты оказал своему народу великую услугу… — Гней помедлил. — Жаль только, что твои соплеменники считают тебя предателем и таким будут помнить в веках. Если будут вообще… Не мне тебе говорить, история не знает, что такое справедливость. Ее любимчики — тираны и шуты, и еще демагоги, посылающие людей толпами на смерть. Войти в историю можно только по колено в крови, тогда тебя точно не забудут. — Полководец искоса посмотрел на иудея. — А ведь, наверное, больно от мысли, что никто и никогда не узнает правду?..
Версавий пожал тощими плечами, лицо его сморщилось в подобии улыбки.
— Нет, мой господин, не больно. Разочарование и боль — ядовитые плоды жажды славы, я же ничего для себя не жду. — Захария повернул голову, взглянул Помпею в лицо, видимо, желая оценить, поймет ли тот его слова. — Ты, мой господин, плохо слушал твоего раба. Я сказал: человек наказывает себя сам! — но это лишь часть истины. Собственный судья и палач, каждый из нас в глубине души прекрасно знает, когда и за что ему полагается награда и, поверь мне, она не замедлит явиться. Я рад, что ты не тронул храм… рад за тебя! Придет день, когда тебе это зачтется…
— Ты еще имеешь наглость меня хвалить? — в голосе Помпея звучала ирония, но, странное дело, слова Версавия принесли ему облегчение.
— Прости, мой господин! — иудей склонил лысую голову в венчике седых волос. — Я думал, слова мои будут тебе приятны. Твой раб покорно ждет приказаний!
Помпей повернулся на каблуках и, твердо шагая, направился к державшему коня ординарцу. Захария Версавий семенил за ним, улыбаясь чему-то в бороду. Поджидавшая полководца свита расположилась поодаль, гарцевала по ту сторону огромного пролома в каменной стене. Длинные обоюдоострые мечи блестели у поясов всадников, глухо мерцала медь панцирей и притороченных к луке щитов. Здесь же ожидали приказа выступать два турма кавалеристов охраны. Сдерживая лошадей, они образовали строй, длинные пики устремились в темное, наливающееся красками заката небо. Помпей вставил мысок кованого сапога в стремя и в следующее мгновение уже сидел в седле, поправляя на плече короткий плащ. Вороной норовистый жеребец поднялся на дыбы, но твердая рука седока сейчас же его укротила. Жаждущий скачки конь от нетерпения грыз крупными зубами удила, поводил огромным, бешеным глазом. Помпей выпрямился в кавалерийском седле, готовый дать шпоры, как вдруг его внимание привлек бежавший через храмовый двор Фабий. Следуя за ним по пятам, два легионера волокли по земле какого-то мужчину в рваных белых одеждах. Недовольный задержкой, Помпей нахмурился, натянул поводья: