Год Черной Лошади
Шрифт:
— Я с утра не ел, — тихо напомнил Калибан. — Они, подопытные, жрали в три глотки. А я — голодный.
Из соседнего ресторанчика принесли пиццу. Калибан ковырялся в тарелке пластиковым ножом и вилкой; полковник сидел напротив. Смотрел, как он ест.
— За что вы меня не любите? — спросил Калибан с полным ртом. — Я вам карьеру порчу? Так вы мне жизнь портите, это повесомее будет…
Полковник проигнорировал его дерзость. Отвернулся; с книжной полки, единственной в кабинете, взял маленький белый томик.
Он держал книгу, как теннисист — ракетку, как оператор — любимую камеру; эта особенная хватка многое сказала жующему Калибану.
— А правда, — он поддел ломоть помидора, — что люди вашего круга после двадцати пяти читают только специальную литературу?
— Еще мемуары, — сказал полковник и захлопнул книгу. — Где же я тебя видел? Ты не помнишь?
— Помню, — признался Калибан. — Но не помню где.
— Ты по малолетке не проходил ни в каких делах?
Калибан поперхнулся:
— Я был отличником и активистом! Самодеятельностью руководил…
— Как же это бывает, — полковник раздумывал вслух. — Ты просыпаешься в чужом теле… Но это ты. То есть к памяти клиента, к жесткому диску, так сказать, ты доступа не имеешь… ох, если бы имел — ого… Тут бы такой для тебя полигон нашелся… Тут бы тебе не спастись…
— Я не понимаю, что вы говорите. — У Калибана пропал аппетит. — Вы на меня оказываете давление.
— Мы тут раскручивали одного экстрасенса, — признался полковник. — Чертовщина. Вроде бы работает… Сквозь стены цвета различает… А начнешь анализировать — ну ни хрена не понятно. Сняли с него томограмму… энцефалограмму… все как у людей. А сквозь стены видит. Иногда. Что это такое, а?
Калибан нанизал на вилку серый плоский силуэт гриба шампиньона. Без удовольствия проглотил.
— Я от жены ушел, а теперь жалею, — сказал полковник.
Калибан отодвинул тарелку. Осторожно, не веря себе, поднял глаза. Полковник смотрел в окно: взгляд был больной и обреченный. Он заново переживал что-то и мысленно спорил с кем-то, а Калибан считал секунды и пытался понять: почему? Была же причина? И ведь не баба увела его из семьи, не телка-блондинка, нет…
— Вам показалось, что вы мало значите, — тихо сказал Калибан. — Что вы ничего не решаете. Что вас не воспринимают всерьез. И при этом любят, да… Но не ценят. Так вам показалось.
Калибан слишком поздно понял, что сболтнул лишнее. У полковника вдруг раздулись ноздри, а глаза сделались круглыми и равнодушными, как у акулы-убийцы. Он смотрел на Калибана через стол, готовый раздавить взглядом, смешать с навозом наглеца, позволившего себе воспользоваться его минутной не слабостью даже — рассеянностью…
И опять что-то произошло.
Расширились зрачки маленьких карих глаз. Приоткрылся рот; эта новая перемена напугала Калибана даже больше, чем предыдущий взрыв гнева.
Полковник сплел пальцы. Между большим и указательным пальцем правой руки синела наколка — не криминальная. Служил на флоте; на юрфак пошел уже после службы… Скорее всего, на вечернее или заочное
Почему? Почему мать — бухгалтер, а не продавец, скажем?
Теперь уже не спросить.
Секунды проходили в молчании. Глаза-буравчики, потерявшие вдруг цепкость, смотрели на Калибана печально и серьезно, как со старой фотографии.
— Я тебя вспомнил, — сказал полковник.
Калибан занервничал:
— И… что?
— Когда вспомнишь сам, скажешь, — полковник поднялся. — Ты, это… Меня никакой гипноз не берет. Проверено. Давай напоследок… если хочешь… попытайся.
Он вдохнул. Выдохнул. Еще раз. Как тогда в детстве, когда его вытащили из омута, дачники плыли на лодке и вытащили его…
Он кашлял водой, а незнакомый дядька, который его вытащил, хлопал со звоном по мокрой спине и весело приговаривал, что жить, мол, будешь долго, скотина такая, кто тебя просил в этом месте через речку плыть, тут же омуты, все знают… В лодке была еще тетка в соломенной шляпе и девчонка в панаме, девчонка визжала не переставая, а мать твердила ей, вот что бывает, когда не слушаешься, если бы не папа, этот мальчик бы утонул… Он и папу чуть не утопил… Вот что бывает… О господи…
Калибан продышался. Сел; ослабил узел серого галстука на шее. С трудом поднялся, подошел к аквариуму, увидел свое отражение — из-за водорослей выглядывал полковник Виктор Федорович, его глаза растерянно мигали… Чуть колыхалась зеленая трава — в аквариуме работал компрессор…
Ну что же ты, пацан, говорил грубый с виду дядька, осторожно поглаживая его по трясущемуся мокрому плечу. Родителям хоть не рассказывай… Отец ремнем отлупит — за дело, но матери жалко, у нее же инфаркт случится…
Будто в подтверждение его слов тетка в соломенной шляпе судорожно прижимала к себе здоровенную щекастую девчонку.
Калибан прислонился лбом к холодному стеклу аквариума.
Он вспомнил.
…Дом был не плохой, но и не очень хороший. Кирпичная многоэтажка в зеленом районе, довольно далеко от центра.
Калибан нажал на кнопку звонка непривычно толстым пальцем.
— Кто там? — спросила из-за двери молодая женщина.
— Это я, — голос Калибана вдруг осип.
«Москва слезам не верит».
Но он пришел сюда не плакать.
Он, надежный, немногословный, суровый Мужчина, герой Алексея Баталова. Однажды оступившийся — и потерявший все. Ради смутных иллюзорных «принципов» предавший самых близких, самых верных и родных людей.
Он пришел просить прощения. Без надежды, что простят.
Прошла минута.
Дверь открылась.
Щекастая девчонка сильно выросла за прошедшие двадцать лет. Она следила за собой, боролась с полнотой и выглядела бы, наверное, мило, если бы не красные глаза под опухшими веками.