Год длиною в жизнь
Шрифт:
– Конечно, конечно, – быстро заговорила Рита. – Огромная просьба к тебе, Вера: пожалуйста, подари мне этот портрет. Я его заберу в Париж и буду всем показывать, буду рассказывать, какая у меня в Энске осталась талантливая знакомая!
– Ну почему же «знакомая»? – насмешливо сказал Николай Тихонович. – Верунька вам на самом деле кто? Племянница? Ну да, если Ольга ваша сводная сестра, то Верунька вам – племянница.
– Что? – разом выдохнули Александра Константиновна, Ольга, Вера и Георгий. И замерли, словно у них у всех перехватило дыхание, точно так же разом.
Рита неотрывно смотрела на Монахина и понимала: это не просто случайная догадка, навеянная внезапным художественным прозрением Веры. Он знает. Он все знает о ней! Откуда? Ну, понять несложно. Опытный, поживший, пострадавший, с нелегкой биографией, он вовсе не так бесстрашен, как
Если не хочешь запутаться, как можно меньше ври, говорят умные люди. А она вот завралась… ну и попалась. erde, часто говорят французы, злясь. Она, кажется, полностью вляпалась в это самое erde.
Не надо было с ними встречаться после того, что у нее произошло с Георгием! Надо было все поручить Федору, а самой спокойно отправиться в Х.
Что делать? Запираться? Отвираться? Нет. Она ведь хотела покончить с этой историей с Георгием, сделать так, чтобы не было пути назад для них обоих? Хотела. Вот лучший способ, и надо воспользоваться им!
– Да, – спокойно сказала Рита, глядя в глаза Монахину, – сведения, полученные вами, верны.
Ага, передернулся… Значит, какое-то подобие совести у него есть. Тем лучше для Ольги, для Георгия, для всех.
– Если я молчала о нашем родстве, то лишь потому, что никому не хотела причинять лишней боли. – «Прежде всего тебе, глупый, горячий мальчик!» – бросила она коронный взгляд на диван. – Я думала, вам, Александра Константиновна, тяжело будет услышать эту историю… Дело в том, что Дмитрий Аксаков не погиб. Он успел уйти на английском пароходе из Одессы и добрался до Парижа. Он бедствовал, докатился до вовсе уж отчаянного положения и решил застрелиться. Снял номер в гостинице, написал предсмертное письмо… оно было адресовано вам, Александра Константиновна… – и поднес револьвер к виску. И в ту минуту дверь распахнулась – вошла Татьяна Шатилова. Она с матерью жила в соседнем номере и просто ошиблась дверью. Она узнала Дмитрия. И спасла его. Больше они не расставались. Понимаете, Дмитрий в то время ни за что не хотел возвращаться в Россию, кроме того, он не был уверен, что его семья жива… Он зачеркнул память о прошлом и женился на Татьяне. Они были очень счастливы. Родилась я. Конечно, я ничего не знала о том, что у него имелась другая семья, в России. Мне рассказала об этом бабуля Ле Буа – я так называла Эвелину – уже после войны. Сначала она была против брака Дмитрия и Татьяны, потому что Дмитрий был мужем ее Сашеньки. – Рита виновато улыбнулась Александре Константиновне, и та смятенно улыбнулась в ответ. – Потом…
Рита замялась, не зная, как говорить об играх Дмитрия, связанных с «Обществом возвращения на родину». И решила: никак! Не будет говорить, и все. Если Монахин осведомлен и об этом, пусть сам расставляет точки над «i». Она не станет.
– Потом, – с усилием заговорила Рита, – в 1940 году, началась война. Отец тогда находился в Бургундии – Ле Буа пригласили его погостить в их доме, в Муляне. Когда во Францию вторглись гитлеровцы, он начал пробираться в Париж, но по пути примкнул к отступающей французской части. С боями они дошли до городка Шабри на реке Шэр. Здесь небольшой отряд дал бошам, то есть немцам, настоящее сражение, задержал их продвижение к Парижу. А потом, прикрывая отход своих товарищей по оружию, мой отец погиб. Мы узнали обо всем из письма одного человека… он русский, его фамилия Краснопольский. Между прочим, он вернулся в Россию и живет сейчас в Ульяновске. Если хотите, я могу вам дать его адрес.
Рита не сказала, что Краснопольский и его жена мечтают об одном: уехать из Советского Союза и вернуться во Францию, которую так безрассудно покинули. Можно ли их за это винить? Слишком уж зверски оскалилась им навстречу родина-мать-и-мачеха!
– Мама вышла замуж за Алекса Ле Буа, который ее давно любил, – продолжила Рита выдавать несколько отредактированный вариант жизни семьи Аксаковых – Ле Буа. – Бабуля Ле Буа ужасно не любила ее сначала, пыхтела не переставая, ну а потом смирилась. Теперь они добрые подруги, ну а мы с вашей мамой, – она взглянула
– Понятно, – проговорил Монахин. – Значит, вы скрывали все только потому, что не хотели оскорбить чувства Александры Константиновны и Ольги. Или была еще какая-то причина?
Риту бросило в жар.
Что он знает? Знает ли что-нибудь? Возможно ли, что какой-то «человек в сером костюме» видел их с Георгием в ту ночь?
on Dieu и Боже мой! Да вовсе не думала она о чувствах Александры Константиновны, а беспокоилась только о чувствах Георгия! И, судя по выражению его лица, не зря. Такого ужаса, какой отражен сейчас в его глазах, Рита давно не видела. Ну да, она ведь его тетушка! А он ее племянник. По его мнению, они вступили в грех кровосмешения. Между прочим, протестантская церковь весьма снисходительно смотрит как на браки кузенов, так и на (очень редкие, надо сказать) браки дядей и теток с племянницами и племянниками. Они не считаются кровосмесительной связью в цивилизованном мире, но для чопорных русских (и не менее чопорных католиков) любое родство до четвертого колена – инцест. А они с Георгием кто друг другу? Татьяна и Саша – двоюродные сестры, значит, Рита с Ольгой – троюродные. То есть Георгий ей четвероюродный племянник, если считаться родством Русановых и Понизовских. С этой стороны все более или менее гладко. А вот что касается родства по ее отцу, по Дмитрию Аксакову, то тут дело хуже: они с Георгием – родные тетка и племянник. И еще между ними – безумная разница в возрасте…
Он смотрит на нее, как на врага. А Рита и предупреждала, что он станет врагом и ей, и себе! Как, наверное, он проклинает сейчас тот день, когда увидел ее. А уж как проклинает ту минуту, когда ее возжелал… И ее проклинает – за то, что уступила.
Но что она могла поделать? Она ведь сопротивлялась, только что криком не кричала. А надо было кричать! Да, кричать, чтобы прибежала дежурная отеля, чтобы вызвала милицию… Она пощадила Георгия. Она щадила его до последней минуты! Она врет из-за него, постоянно врет, врет больше, чем привыкла, чем хотелось бы. А он…
Георгий вдруг вскочил и, пробормотав что-то неразборчивое, вылетел из комнаты. Хлопнула дверь в прихожей.
– Что такое? – в один голос воскликнули Ольга и Александра Константиновна.
– А говорят, у меня плохие манеры… – пробормотала Вера, ни к кому особенно не обращаясь.
– Наверное, мальчик вспомнил про какое-нибудь комсомольское собрание. Вот и сорвался, – великодушно сказал Николай Тихонович, и Рита, поглядев в его глаза, подумала, что он, пожалуй, и в самом деле знает и понимает куда больше, чем она думает. Но ей нечего его опасаться, что бы он ни знал и ни понимал, Монахин будет молчать. Ради Ольги, которую он любит. Ради чужого сына, которого он тоже любит…
А все-таки, подумала Рита, чей сын на самом деле Георгий? О каком военном говорил тот инвалид, певший про кардинала и римского папу? Господи, кругом какие-то тайны, какие-то опасные тайны! Не зря говорят англичане: в каждом шкафу есть свой скелет…
– Ну что ж, вот мы все и выяснили. К общему удовольствию, полагаю, – невесело сказала Рита, оглядывая напряженные лица своих новых родственников. – Спасибо за чай и прекрасные пирожные, никогда в жизни таких не ела. Было очень приятно повидаться, а теперь мне пора. Сегодня вечером я уезжаю в Москву, а оттуда – на Дальний Восток. Я журналистка, работаю в еженедельнике «Le onde aujourd’hui», то есть «Мир сегодня», и у меня задание от моей редакции – сделать серию очерков о советском Дальнем Востоке. Кроме того, я… я обещала маме разузнать о судьбе некоторых людей, знакомых ей по Харбину и вернувшихся в Советский Союз. Они живут в городе Х.