Год дурака

Литтмегалина

Во-первых, он решил отменить правило «только в субботу» и проникся игривым настроем уже тем же вечером. Я сказала, что у меня болит голова, подробно описала боль и прочитала длинную лекцию о возможных причинах. Ужасно. Будь у меня волшебная палочка, я бы запихнула ее себе в глотку, чтобы наконец заставить себя заткнуться.

Во-вторых, он начал приходить с работы раньше — не вовремя, конечно, но не задерживаясь более, чем на полтора часа.

В-третьих, в понедельник вечером, когда я вернулась из поездки к матери, которая странно притихла с начала моих отношений с Роландом, он устроил мне сюрприз: ужин при свечах, с ресторанной сервировкой, букетом роз, алой шелковой скатертью и шампанским в ведерке. Как будто бабушкиных киселя и картошки с котлетами мне было недостаточно. «Романтика в аду», — подумала я, вымучивая улыбку.

— Что-то случилось? — осторожно спросила я, усаживаясь напротив Роланда, прямо под прицел его обжигающего (до пузырей) взгляда.

— Я решил, что уделяю тебе мало внимания. Ты заслуживаешь большего.

После того, что я натворила, я не заслуживала даже пачки залитого холодной водой «Доширака». Я виновато наклонила голову, но запах еды бил в ноздри, вызывая тошноту.

— К тому же меня все еще мучит совесть за мой отъезд в день, когда ты не очень хорошо себя чувствовала, — продолжил Роланд.

Ничего, уж я тебе отомстила, так отомстила. С запасом на будущее. Теперь спокойно можешь оставить меня в коме, дрейфующей в бассейне с крокодилами. Я разжевала кусочек мяса, но он не проглатывался. Это был худший ужин в моей жизни. Нет, это я сама была хуже, чем когда-либо в моей жизни.

— У меня нет аппетита, — вынуждена была признать я, наконец протолкнув мясо в пищевод и понимая, что не способна повторить этот трюк.

— Тогда десерт? Ты всегда любила сладкое.

«Но еще больше я люблю изменять тебе с парнями, едва вышедшими из школьного возраста. Да я просто Мессалина какая-то».

На десерт был нежнейший сливочный торт, белоснежную поверхность которого украшали сердечки из хрупкой розовой глазури. Я взяла ложку и неуверенно надломила одно из них. Разбитое сердце. Боже, что я наделала.

— Знаешь, я часто задумываюсь, как мало символическое изображение сердца соотносится с его реальной формой, — сказала я лишь бы что сказать.

— Ты имеешь в виду четырехкамерность и выход лёгочной артерии и восходящей аорты?

— Именно. А этот символ больше напоминает перевернутую задницу.

Роланд опустил взгляд на торт и побледнел. Я могла прочесть его мысли: «Торт с задницами на романтическом ужине. О нет. Я должен был предусмотреть ее ассоциативный ряд». Потом еще что-то пришло ему в голову, и он приобрел совсем уж мертвенно-бледную окраску.

— Я все исправлю… я потребую, чтобы они воссоздали более физиологически правильную форму сердца… или любого другого органа, как ты пожелаешь… насколько это возможно с учетом огранки, и…

— Роланд? — прошептала я.

Он достал из кармана маленькую синюю коробочку и раскрыл ее передо мной. Внутри оказалось кольцо с громадным топазом сердцевидной формы.

Я потеряла дар речи. Роланд продолжал лопотать:

— Мы скоро поженимся… а я до сих пор не подарил тебе кольцо в честь нашей помолвки… и… знаешь, брак моих родителей сложился не лучшим образом… но я не замечал этого… пока, рядом с тобой, не осознал, что хочу для себя другого. И я… так рад, что встретил тебя. Ни с кем раньше у меня не было таких отношений.

Он притянул к себе мою руку, чтобы надеть кольцо. И тут я зарыдала.

— Соня, — испугался Роланд.

— Это от счастья, — объяснила я, обливаясь слезами.

— Это же всего лишь кольцо. Ты достойна сотни колец.

«О да, сотни колец в цепи, соединяющей меня с каторжным ядром».

— У тебя такой вид, как будто ты очень несчастна, — проявил проницательность Роланд.

— Психологи установили, что… когда люди испытывают отчаяние или сильную радость… их мимика во многом совпадает… и визуально не всегда удается с легкостью отличить одно от другого, — давясь слезами, пояснила я и побилась головой об стол.

— А это зачем?

— А это от наплыва позитивных чувств.

Вечером позвонил Эрик и, чтобы ответить ему, мне пришлось спрятаться в туалете, потому что Роланд весь вечер ходил за мной хвостом. Как же я скучала по тем временам, когда он замечал меня, только когда я вешала полотенце не на тот крючок…

— Что-то ты совсем пропала. Как у тебя дела?

— Отлично. Все идет по плану.

— По какому плану?

— «Барбаросса», — кисло созналась я. Сидя на унитазе, я рассматривала кольцо, которое малодушно позволила надеть себе на палец, и мне хотелось смыть себя в канализацию. В сток я, конечно, не пролезу, но можно же и по кускам.

— Ты до сих пор не сказала ему?

— Почти сказала, сегодня, за романтическим ужином.

— Хм.

— Эрик, это сложнее, чем ты думаешь, — попыталась я оправдаться. — Он, кажется, решил, что я ему все-таки нравлюсь, и он такой хрупкий, такой беззащитный, и…

— И?

— Это как обидеть котенка. Или маленького хорошенького щенка.

— Сонь, это невозможно — признаться мужчине, что ты изменила ему и уходишь от него, и при этом его не обидеть.

— Но я все-таки попробую, — промямлила я.

Это был тот самый момент, когда твой собеседник молчит, но ты отчетливо слышишь, как он изо всех сил старается не заорать.

Итак, я поставила перед собой сложную задачу и приступила к поиску решения. Спустя неделю я все еще искала. Эрик начал впадать в нечто напоминающее отчаяние, а Роланд с каждым днем становился все страньше. И страньше. И страньше.

В один из моих тягостных дней я пришла в офис и обнаружила, что все шепчутся обо мне. Они были в курсе о нас с Роландом. Кто же им проболтался? Ирина? Вряд ли, кто здесь с ней общается, кроме Ангелины и, к позору моему, меня. Но когда Роланд, не таясь, поцеловал меня прямо возле кофеварки — самого популярного места в офисе, источник утечки информации стал очевиден. Учитывая, что я вот-вот его брошу, придать нашим отношениям публичность было скверным решением. Что ж, мне в любом случае придется попрощаться с этой работой. Трудно работать одновременно с начальницей, которую ты ненавидишь, бывшей подругой, четырьмя уродинами (пятью, если считать Ангелину) и боссом, которому наставила рога.