Год колючей проволоки
Шрифт:
— Раис!
Крикнул Барзаи, который работал рядом, — он зачерпывал раствор двумя большими ведрами и носил туда, где он был нужен. Аббас тоже таскал раствор, когда у него было свободное время и он был не занят на его размешивании.
Аббас отвлекся от большой лопаты, которую он погрузил в мутную, тяжелую жижу.
— Где?
— Да вон же! Вон!
Солнце слепило — Аббас приложил сложенную козырьком испачканную цементной пылью в кровавых мозолях руку к потному лицу…
— Да быть не может…
— Это он!
Вместе они побежали к остановившейся в начале улицы машине, к возникшему у нее людскому водовороту и убедились, что это действительно был Раис. Он приехал один, всего лишь на одной белой машине, с одним шофером и телохранителем, мрачным молчаливым здоровяком в темных очках. Только с одним охранником не уберечься от толпы, но Раис и не боялся, потому что это была не толпа, это был его народ, его, а
В этот раз американцы избрали совершенно другую тактику, отличную от времен первой войны. Полагая противника сломленным и лишенным воли и способности к сопротивлению уже изначально, танковые группы американцев рванулись вперед, без многодневных авиационных ударов и даже без предварительной артподготовки. Перед танковым авангардом шла разведка на обычных, вооруженных только пулеметами «Хаммерах», а следом за танковым авангардом — катилась огромная масса боевой техники. Южный Ирак — поганое, болотистое, малярийное место, здесь можно утопить напрочь любую бронемашину и утонуть самому — но американцы выбрали самый простой путь к победе, привязавшись к дорогам. Дороги здесь и впрямь были хороши — бетонные, с хорошей насыпью, они стрелами прорезали Ирак, давая возможность танковому авангарду делать до сорока миль в час. Позади, из-за плохой регулировки движения, обоз превратился в вязкую массу машин, двигающуюся со скоростью десять — пятнадцать миль в час. Это противоречило всем канонам войны — двигайся эта колонна, к примеру, на СССР — и к вечеру от машин бы остались одни опаленные огнем остовы.
Но это был не СССР. И СССР больше не было.
Раис пожал несколько рук. Он не осмелился протягивать свою, грязную, — но Раис заметил и его, одарил одобрительным взглядом. Потом он прямо тут, среди песка и застывающего бетона, выступил с короткой речью. Аббас навсегда запомнил последние слова Вождя — бени аль-кальб [70] умоются здесь собственной кровью.
А потом их предали.
Он навсегда запомнил тот день — день падения Багдада, третье апреля третьего года. Они занимали позиции у моста Четырнадцатого июля. Связи тогда не было уже ни с кем, новости они узнавали по коротковолновому радиоприемнику, из них следовало, что сукины дети застряли рядом с героически обороняющейся Басрой и не могут продвинуться дальше. На самом деле Басра держалась до сих пор, но это было уже неважно. Обойдя Басру, передовые механизированные группы армии США рванулись вперед, не подавляя, а обходя серьезные очаги сопротивления, расстреливая из танковых пушек малочисленные отряды иракской армии, стоящие у них на пути, наводя мосты через реки и вади, препятствующие их дальнейшему продвижению. Впереди танков ехали внедорожники, в которых сидели американские разведчики и перебежчики, вовремя поменявшие сторону, в багажниках этих машин были мешки с американскими долларами. И как только они натыкались на какое-нибудь серьезное подразделение — один или два мешка из багажника меняли своих хозяев, и в когорте предателей прибавлялось еще несколько офицеров некогда доблестной иракской армии, перед которой трепетал весь Восток. Багдад был переполнен беженцами, они уходили на север — и от них-то молодые федаины и узнали, что бронетанковые части прорвались по дороге, ведущей вдоль Еффрата, и сейчас приближаются к городу, почти не встречая организованного сопротивления. Сейчас, когда они лежали рядом с мостом с гранатометами и всматривались в редеющую тьму, ожидая появления танков и рассчитывая подбить хотя бы головной, который первым пройдет на мост, — временная батальонная группа 1-64 и вторая бронекавалерийская бригада, сведенные в оперативную группу «Чарли», уже находились на так называемом Пойнт Махмудия в нескольких километрах от Багдада, поджидая отстающих и заправщики, чтобы дозаправиться после ночного марша, немного отдохнуть и со свежими силами ринуться в город. А перед ними… шел кое-кто еще…
70
Бени аль– кальб — сыновья собаки, так в Ираке называли и называют американцев.
Старая, белого цвета «Тойота» выпуска конца восьмидесятых — простая, просторная и крепкая машина, которая предоставлялась высшим офицерам, затормозила позади их позиции, подслеповато светя фарами со светомаскировкой. Аббас занимал позицию на самом краю, машина остановилась от него в нескольких шагах, под очень острым углом, так что сидящие в машине его не видели.
— Эй, вы! — крикнул кто-то. Кричали по-арабски, голос был властным, привычным командовать. — Да, вы, вставайте, черт побери!
Кто-то поднялся, кто-то нет. Много слухов ходило в последние дни, и если так просто подниматься…
— Где командир? Командира ко мне! Быстро!
Федаины переглядывались между собой. Какого черта нужно, им отдали приказ, и они знают, что делают. На соседнем мосту занимал оборонительные позиции Арабский легион, может, их просто спутали с ними?
Но это были военные, и номера на машине тоже были военные.
Подполковник Ад-Дин, который последние дни был с ними, подошел к машине, как был, в гражданском вместо формы, форму они давно выкинули, облачившись в гражданское. В руках он держал гранатомет, на нем не было ремня и приходилось держать его в руках. Говорили громко, и Аббас все слышал, он был совсем рядом, но на него никто не обращал внимания.
— Я командир, подполковник Руби Ад-Дин, — не отдавая честь, потому что руки были заняты, сказал он.
Аббас не услышал, представился ли тот, кто был в машине, он не услышал его имени (иначе потом нашел бы) — но тот, кто был в машине, был явно выше званием. Зато он слышал приказы. А приказы были такие — отставить оборону моста, сам мост оставить нетронутым, а всем им — отступать в Самарру, где готовится сводная группировка войск для обороны Северного Ирака. Подполковник стал доказывать на все более и более повышенных тонах, что он не может просто вот так бросить пост без письменного приказа, что Багдад сам по себе хороший узел обороны и его надо оборонять, что если даже будет приказ отступать — то он, по крайней мере, взорвет мост, чтобы замедлить продвижение врага. Неизвестный настаивал на выполнении приказа, а подполковник говорил, что не может его выполнить, потому что он подчиняется другому офицеру, и для таких действий нужен письменный приказ, потому что потом он не хочет отвечать за дезертирство с поля боя. Потом разговор как-то сошел на нет, и глухо взревел дизель, и снова Аббас повернулся к реке, к неспешно влачащему свои воды на юг великому Тигру, чтобы высматривать вертолеты и танки врага. Ходили слухи, что бени аль-кальб используют какие-то танки, которые можно переносить на вертолетах, они высаживаются в тылу и федаинов, и солдат с этими танками и бьют им в спину, прежде чем те что-то начинают понимать. Но танков никаких не было… и вертолетов тоже не было, а вместо этого загрохотали в унисон автоматы, он повернулся и увидел ту самую отъезжающую проклятую «Тойоту», и открытые окна, и высунувшиеся в окна стволы, на срезах которых пульсирует бледное пламя…
— Руби! Ай, Руби… — закричал кто-то тонким, визгливым, не мужским голосом, называя командира по имени.
А Аббас просто не знал, что делать. Он впал в ступор — потом он узнал, как это бывает. Просто, когда человек сталкивается лицом к лицу с чем-то, что не в силах осознать и понять, — он просто не может ничего сделать, не может ни рукой, ни ногой пошевелить, а стоит и тупо смотрит. Точно так же он будет смотреть, как на него едет танк — и не уберется с дороги.
Осознание придет потом… когда «Тойота» взвизгнет тормозами, сворачивая в проулок, — и этот визг тормозов снимет с него черный морок бессилия.
— Шайтан!
Огненная стрела, которую изрыгнул моментально вскинутый на плечо гранатомет, метнулась к машине с убийцами и предателями, разорвалась на каменной ограде, полетели в стороны камни… но машины уже не было, она свернула за угол, спаслась. Кто-то кричал, кто-то стонал… американская танковая колонна не смогла бы внести в ряды несгибаемых молодых федаинов такого хаоса и беспорядка.
И тогда Аббас понял, что если он сейчас не возьмет все на себя, не станет командиром — то отряда больше не будет. Его просто уничтожат, растопчут предатели… неужели так мало надо, чтобы уничтожить целый отряд федаинов? Неужели пары предателей для этого достаточно?
В этот момент Аббас стал командиром. В этом качестве он будет воевать всю войну, и никогда он не будет никем, кроме командира, и даже когда они будут прорываться из осажденной эль-Фаллуджи, а вместе с ним будет только несколько беспредельно преданных ему людей — все равно он останется их командиром, их эмиром. А они будут идти за ним.
— Строиться! — заорал он, срывая неокрепший голос.
Он видел, что ему не подчиняются, что еще немного — и кто-то ударится в бегство, потеряв навсегда свою честь. У них не осталось командира, не осталось родины, не осталось ничего, за что бы следовало сражаться, — а как сражаться, если стреляют в спину?! Как сражаться, если такие же солдаты, как ты, не бени аль-наджи и не бени аль-кальб, убили твоего командира?!