Год колючей проволоки

Афанасьев Александр

Когда выгружались — сержант Юрьев был потрясен. Даже сложно слово подобрать — насколько он был потрясен той циклопической картиной долговременных укреплений, которые развернулись перед его взором. Когда он ехал сюда — ему сказали, что обстановка здесь примерно как в Дагестане или Ингушетии, ни мира не войны, мелкие банды, с которыми вполне можно справиться. Сейчас же стало понятно — по вооружению людей, по размерам и конструкции огневых точек и рубежей обороны, по зарытым в землю зданиям — что здесь полным ходом готовятся к долгой, тяжелой, кровопролитной войне. Готовятся даже сейчас — в одном месте работал знакомый желтый Т-130, самый распространенный строительный гусеничный бульдозер СССР, а еще в одном — работал экскаватор, его самого

не было видно, но было видно взметающийся вверх ковш, наполненный породой.

— Второй уровень укрытий делаем — сказал бесшумно подошедший со спины капитан — пять метров заглубление, бетонные перекрытия — бомбежку выдержит. Полностью независимый от первого уровня.

— Тащ капитан! — бодро сказал выгрузившийся из бронемашины Репей

— Топайте в казарму. Щас представимся старшему по званию, и придем. Увижу хоть одного бухого — всех вы..у.

— Так точно.

— Пошли. Сержант.

Они пошли по заглубленной до пояса широкой траншее — здесь вообще не было нормальных дорожек, только траншеи той или иной глубины, перекрытые или не перекрытые, капитан по пути иногда здоровался с встречными — их было мало, по пути встретили только двоих, видимо все были в тех или иных нарядах или на выезде. Здание штаба видимо было одноэтажным — но понять так это или нет было невозможно, потому что и оно было присыпано до верха землей и укреплено, а вход, получается, был через подвал и там тоже работали. Часового на входе не было, капитан просто толкнул дверь и вошел. Внутри везде горел свет, было темно — причем по-особенному темно, как темно бывает только в подземелье, даже со светом. Человек всегда чувствует подземелье, откуда при случае и не выбраться — видимо, инстинкт.

— Тут какой-то колхоз был — сказал капитан — когда-то. Когда мы пришли — ни хрена тут уже не было. Только разруха.

— А куда все делось?

— А хрен его знает. Люди говорят — бунтовали тут, Фергана же рядом, долина. Вот всех и прижали… к ногтю

Поднявшись по самодельной лестнице на второй этаж, капитан уверенно прошел по коридору, задержался у двери без таблички.

— Значит, щас я, потом приглашу. Батя у нас толковый, но не любит, когда мямлят. Отвечай коротко и по делу.

— Есть.

Постучав, капитан открыл дверь и скрылся за ней.

А вот сержант уже начал жалеть о том, что вообще ввязался в это дело. Он был из небогатой городской семьи, батя пил, мать его из дома выгнала, торговала на рынке. Шансов не было, заработка было все меньше. Когда-то давно и отец и мать работали на заводе, городок был небольшой — но в советские времена на такой городок всегда был завод, и даже не один — потому что везде, где живут люди, должен быть завод, и все должны работать. Когда наступила эра демократии — генеральный директор завода как-то вдруг стал его собственником, но собственником хреновым, все разорил. Сейчас из всего завода работал только один цех, а все остальное, в том числе огромные склады с железнодорожной веткой продали москвичам. Они устроили какие-то склады, еще и своих понастроили, а в том цеху, где работал отец — сделали супермаркет, моментально разоривший половину торговцев на базаре и сделавший неизбежным разорение другой половины торговцев, только не сразу, а попозже. Вот так вот… новая жизнь вторгалась в старый, с пятисотлетней историей городок, и получалось, что львиная доля жителей этого города никому и не нужна. Вот как-то так получалось — раньше все были нужны, на заводе даже рабочие руки постоянно требовались, директор ездил договариваться с начальником расположенной неподалеку колонии, чтобы дал бесконвойников, а начальник колонии ругался, что бесконвойников у него больше нет и он дал всех кого мог, а директор слезно умолял, говоря о горящем плане, потом ставил на стол неотразимый поллитровый аргумент с зеленой этикеткой и стороны приходили все-таки к общему знаменателю. Тех, кто работал на заводе, уважали, они были кормильцами семей и само слово «заводчанин» звучало гордо. А потом вдруг раз — и все вдруг стали никому не нужны, и самые «хлебные» места теперь в городе были — на большой лесопилке одного бизнесмена, который

начинал с колхозной лесопилки, на которой пилили лес для себя колхозники, а теперь там был целый цех, отправляющий продукцию даже в Японию, потом на складе этих самых москвичей — он очень удобно стоял, можно было переваливать грузы, идущие из Европы и кормить ими Москву. Еще было выгодно работать в милиции и очень уважаемыми людьми стали те, кто работал в колонии — непыльная работа, а платят хорошо, с надбавками, форму дают, да и уголовники… за бутылку беленькой три цены платят. Еще кстати королями жили те, кто гнал самогон… а вот заводчанам уже места в этой жизни не было. Владимир Юрьев не хотел работать ни в одном из этих мест, решил пойти в ФСБ, в погранвойска — но почему-то не взяли, а вот в армию по контракту — взяли. Но все равно… он не ожидал так вот сразу… попасть на войну… и ему было страшновато, хотя он это и скрывал.

А в том, что тут была война — он уже не сомневался

Из кабинета высунулся капитан

— Заходи.

Батя оказался один в один похож на его дядю двоюродного, дядю Митю, который пытался как-то фермерствовать на куске земли брошенного колхоза. Полноватый, между сорока и пятьюдесятью, с хитрым выражением простого крестьянского лица и красными прожилками на сплющенном, «картошкой» носе. Одет в полевую форму без знаков различия. Диссонансом было только то, что на голове не было ни единой волосинки — брита наголо.

— Сержант Юрьев, представляюсь по случаю прибытия для дальнейшего прохождения службы — несколько по уставу отрапортовал сержант.

Батя внимательно смотрел на него, в кабинете был полумрак, отчего лицо его казалось серым, как и у капитана

— Как зовут то — спросил он

— Владимир.

— А по батюшке?

— Сергеевич.

— Откуда?

Сержант назвал город, который не был на слуху, и который никого не интересовал

— Служил?

— Так точно.

— Где?

— Срочку… на дальнем Востоке, потом в училище пошел. Из училища в сержантскую учебку.

— Что за училище?

— Челябинское, танковое…

Батя сказал длинную фразу на каком-то языке, которого Юрьев не понимал

— Не понял?

— Никак нет.

— Сколько курсов закончил?

— Три, товарищ…

Батя разразился фразой теперь уже на родном. Великом и могучем — матерном.

— Разогнали?

— Так точно. Сказали, кто хочет — в сержантскую учебку, сержанты нужны.

— Учебка там же?

— Так точно.

— Кто преподавал?

Сержант назвал несколько фамилий, батя никак не отреагировал.

— Ты на кого учился?

— Командир танка.

— Справишься?

— Наверное, да.

— Стрелять — как?

— Ну… учили.

Батя тяжело вздохнул

— За дверью — подожди.

Когда за молодым захлопнулась дверь — командир батальона, майор Фатыч вперил тяжелый, давящий взгляд в своего подчиненного — мало кто мог его выдержать. Но капитан — выдержал, глаз не отвел.

— Ты о…ел?!

— Товарищ майор, а где пополнение брать? Пьянь да рвань.

— А это — пушечное мясо!

— Научим. Нас ведь когда-то так же учили, тащ майор. Лучше с нуля, чем со всяким б…ством разбираться.

— Научим… проворчал батя — ты его кем?

— По штату — замком [120] мне, он сержант.

— Да его у тебя сожрут.

— Подавятся.

— Уверен?

— Уверен. Я сам таким же когда-то был.

120

Заместитель командира

— Так и обломали — рога.

— Новые нарастут.

Батя снова тяжело вздохнул — с пополнением и в самом деле было хреново. Оскудела земля русская — богатырями.

— Раз так — за него отвечаешь.

— Есть.

— Проверь, как стреляет. Сегодня же.

— Есть.

— И потом… скажи Миронычу, пусть по танку с ним полазает. Если толковый пацанчик — лишним не будет…

— Так танков же лишних нет, тащ майор

— Моя проблема.