Год кометы и битва четырех царей
Шрифт:
— Теперь уходи!
— Ухожу. Хотя спешить-то мне некуда.
И он ушел, запрятав монеты между драным полушубком и чешуйками от проказы. Пытался даже бежать вприпрыжку и все хохотал.
Фахильдо закопал в землю старого отшельника и остался в Горловине в том виде, в каком его застала весть о смерти отшельника: во фраке и лаковых ботинках. Поел тутовых ягод, попил воды из ручья, спугнул сову и улегся спать. Была ясная августовская ночь. Ярко светила луна, и квакали лягушки.
Когда Паулосу пришлось перебраться в хижину отшельника, Фахильдо нанял телегу с парой волов, чтобы доставить в Горловину кое-какую мебель: кровать, зеркало,
— Все будет принадлежать тебе, Паулос, — сказал он худенькому мальчику, изумленно озиравшемуся в этой пустоши и глядевшему с недоумением на мужчину с длинной бородой, который качал его на ноге. — Все твое. Ты будешь богатым человеком, когда мои деньги прибавятся к тем, что ты унаследовал от родителей.
Нотариус записывал распоряжения Фахильдо. Это был тщедушный человечек, близорукий и курносый. Когда писал, почти касался щекой правой руки, в которой держал перо, но почерк у него был красивый. Время от времени останавливался, глубоко вздыхал и говорил:
— Какой чистый воздух! Поистине святое место!
Фахильдо продолжал диктовать:
— В ценные бумаги Вест-Индской компании!
— Вест-Индской, — повторил нотариус, вырисовывая красивую заглавную букву.
Как-то зимним вечером, когда падавший крупными хлопьями снег одевал в белый покров Горловину и близлежащие горы насколько хватал глаз, отшельник и Паулос сидели у очага, и Фахильдо сказал:
— Вот мы тут добрую неделю будем жить среди снегов, а в Вест-Индии люди изнывают от жары, работая на твоих рисовых полях, а другие спят голышом на палубах твоих кораблей, которые везут оттуда гвоздику и перец.
— У меня есть корабли? — спросил Паулос, до той поры не видавший моря.
— Конечно! У тебя их больше, чем у короля!
Зазвонил швейцарский будильник, отшельнику пора молиться, а мальчик лег в постель, укрылся, заснул, и ему снилась дальняя страна, которой он правит.
III
Фахильдо научил своего воспитанника читать и писать, а также довольно основательно познакомил с географией. Всякий раз, как переходили к новой стране, Паулос спрашивал:
— Это Вест-Индия?
Нет, это не Вест-Индия. Паулос задумчиво пощипывал нижнюю губу:
— А знаешь что, на наши деньги мы могли бы в каждой стране держать что-нибудь свое.
— Что именно?
— Ну, например, редкую певчую птичку в клетке или новые сапоги в какой-нибудь таверне, вроде той, какую держит Маркос. Вот приезжаю я издалека, мою ноги и надеваю эти новые сапоги, потому что старые в дороге забрызгались грязью. Птичку держали бы, скажем, в Севилье, сапоги — в Ирландии, а в Венгрии завели бы новые брюки. Ты мог бы написать знакомым отшельникам, чтоб они нам помогли.
— Да на такую затею ушло бы не так уж много денег, — заметил Фахильдо.
Но это были только разговоры, от слов к делу они так и не перешли. Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, Фахильдо решил, что пора определить его в школу. К тому времени Паулос подрос, и опекун не раз замечал, как он, сидя на пороге хижины, с грустью глядит вдаль. Через Маркоса отправил письмо в Милан знакомому музыканту и попросил приискать молодому синьору — именно так он выразился — какой-нибудь аристократический частный коллеж, где ученики носят форму.
— После стольких лет вольной жизни со старым бродягой тебе обязательно нужно узнать, что такое дисциплина. Как наденешь форму, легче будет привыкнуть к порядку
В ожидании ответа от миланского музыканта Фахильдо обучал мальчика итальянскому. Прошлой зимой он уже познакомил его с французскими названиями птиц и парижских яств. Отшельник разыгрывал с воспитанником сцену у «Максима». Всякое кушанье запивалось шампанским, то есть стаканом воды. Время от времени они привставали, приветствуя знакомых дам:
— Bonjour, madame de Montmorency! Au revoir, madame la duchesse de Choiseul-Praslin! [8]
Фахильдо обучал мальчика расшаркиваться на венский манер. Перед сном Паулос перебирал знакомые женские лица, выбирая, кому подошли бы такие звучные имена. Но кроме женщин, приходивших во двор таверны Маркоса, никого вспомнить не мог.
— Ah, la princesse de Caraman-Chimay! [9]
Этот титул нравился ему больше всех. Пожалуй, он подходит стройной брюнетке, жене холостильщика, верзилы в коричневой блузе; под мышкой он всегда держал сверток с инструментом, а на шее у него висела табличка с надписью по-латыни — разрешение заниматься его ремеслом. С того места, где стоял Паулос, можно было прочесть лишь слово CASTRATIONES. Холостильщик хотел ребенка, обязательно мальчика. Он говорил об этом хрипловатым голосом, поглядывая на жену, а она, такая маленькая рядом с ним, молчала, у нее был ласковый спокойный взгляд.
8
Добрый день, мадам де Монморанси! До свидания, мадам герцогиня де Шуазель-Праслен! (франц.)
9
О, княгиня де Караман-Шиме! (франц.)
— Ah, la princesse de Caraman-Chimay!
Услышав свое имя, она медленно поворачивала голову и улыбалась Паулосу. С гораздо большим почтением, чем то, которое он оказывал Святому Дионисию, Паулос преподносил ей букетик нопалей и маргариток. Какая она красивая и как его любит! Но им не давал приблизиться друг к другу ее муж, он продолжал свое, обращаясь к Фахильдо:
— Кто холостил жеребцов, когда здесь проходил Юлий Цезарь? Мой предок! Кто холостил быков при Каролингах? Мой предок! Кто ездил в Парму обучать тамошних холостильщиков? Мой предок! Без него не было бы пармской ветчины. Кто получил патент от самого Наполеона? Мой прадед! Кто холостил мулов для святых отцов? Мой дед! А когда пошла мода на котов, кто первый стал холостить их выстукиваньем? Мой отец! Кто получил диплом холостильщика? Ваш покорный слуга! Так вот, мне нужен сын, который перенял бы от меня мое искусство и стал достойным продолжателем рода Бернальдино, прославившегося со времен Юлия Цезаря! Ни одной осечки!
Фахильдо сказал, что, насколько он может предвидеть, у его жены сначала родятся две девочки, а там — что бог даст. И посоветовал одну из дочерей отправить изучать медицину в Монпелье.
— Теперь и девушки учатся.
— На холостильщика? Не может быть!
— В Лондоне есть ветеринарная больница с центральным отоплением, и там все врачи — женщины.
— А дудка? Разве сумеет женщина играть на дудке?
Он вынул из кармана блузы глиняную свистульку, поднес ее к губам и засвистел, как это делает всякий холостильщик, входя в город, где его ждут не дождутся. Бернальдино! Сначала пронзительные переливы, потом — нежная и грустная мелодия.