Год кометы и битва четырех царей

Кункейро Альваро

Имя Антоний раскатилось подобно грому, так что гревшиеся на солнце коршуны взмыли в небо.

Закончив дело, ради которого уходил из города, Паулос утратил все желания и ощутил одиночество, так что возвращение домой скорей печалило его, чем радовало. Он снова остановился, на этот раз у смоковницы, чтобы посмотреть,

как садится солнце и в лучах его летят сухие виноградные листья, так как подул ветерок с юга. Из кустов вышла лиса и тут же юркнула обратно в темноту, испугавшись ярко-красных штанов Паулоса, сидевшего в каком-нибудь метре от нее. Паулос воображал, что улицы города сейчас пустынны, все жители попрятались по домам, напуганные известием о приближении свирепого Асада II Тирского. На городской стене несут дозор только братья Малатеста, у каждого из которых правая рука длиннее левой. На площади у источника — труп Марии. Смерть застигла ее с букетом камелий в руках, она обронила цветы в бассейн, и время от времени волна прибивает цветок к краю и вместе с брызгами кидает его в лицо девушки. И Паулос не плакал, он не мог, не умел плакать. Как-то безотчетно стал представлять себе другую жизнь, без Марии, без города, без воспоминаний, без грез — он будет изучать бесстрастную науку о том, как не видеть снов, должна же существовать и такая наука, ею, наверно, в совершенстве овладел Авиценна; Паулос теперь уже не знал, состоял ли великий персидский лекарь в услужении у короля Артура чем-то вроде пажа, обязанностью которого было мазать геморройные шишки короля.

В эту минуту саморазрушения Паулос подумал лишь о кошельке из телячьей кожи, где он хранил свои капиталы: деньги от продажи акций Вест-Индской компании — это было все равно что продавать трехмачтовые парусники, — деньги, унаследованные от отца и от дяди Фахильдо, оставшиеся от жалованья астролога, вырученные от продажи кроликов, которых выращивала Клаудина, а также каштанов и яблок из сада. Как бы не добрались дикие захватчики с востока до его казны! Паулос представил себе, как он возвращается домой, достает из-под матраса кошелек и начинает пересчитывать монеты. Он вдруг, ни с того ни с сего, заделался скупцом, ему хотелось прятать монеты в глазах, в ушах, во рту, в часах и минутах, в зеркале. Решившись, побежал к реке, собрался перепрыгнуть через каменную ограду сада, он спешил, боясь опоздать на шестичасовой паром, если расписание соблюдается, несмотря на вторжение варваров. Да, он всю ночь будет считать монеты, любоваться ими, потом переоденется, чтобы его не узнали, и…

И он бросился бежать, но не пробежал и трех шагов, как был убит. Не успел даже опереться рукой на заранее намеченный зеленый камень в ограде. Убит. Одной из причин его гибели были красные штаны, какие Юлий Цезарь носил на зимних квартирах. Штаны чужеземца! Другая причина, пожалуй, самая главная, заключалась в том, что он перестал грезить и фантазировать. А раз это так, это был уже не Паулос, сновидец и мечтатель, способный улететь за тридевять земель в поисках былых и грядущих времен и людей, которые были или будут; теперь это был богатый и праздный молодой человек, какого встретишь в любом провинциальном городе.

С тенью печали на лицах смотрели на него три правителя — Давид, Артур и Юлий Цезарь, — которые под сенью смоковницы казались удивительно молодыми. Из города к месту смерти Паулоса летел почтовый голубь, неся в клюве скорбный вопль Марии. Пролетая над террасами, он склевывал запоздалые цветы ириса и лепестки осенних роз.