Год кометы и битва четырех царей

Кункейро Альваро

— Как бы и мне хотелось хоть раз удостоиться этой милости!

— Подойди поближе, закрой глаза и стань на колени.

Паулос преклонил колени и закрыл глаза. Грудью ощутил колени королевы Джиневры. Она очень нежно провела подушечками пальцев по его левой щеке. На уровне губ пальцы задержались, Паулос поцеловал их. Джиневра вздрогнула, и с ее головы вспорхнули две птички. Паулос встал, шагнул назад и открыл глаза. Птички кружили над головой королевы, одна из них опустилась на веер и защебетала. Это был щегол.

— Я разрешила им свить гнездо у меня на голове, а чтобы они меня не пачкали, ношу вот эту круглую гипсовую тарелку! Самое трудное — держать голову прямо, когда они высиживают

и вскармливают птенцов. Ступай и, как подобает благородному рыцарю, никому не рассказывай о милостях, которых был Удостоен! Здесь у нас шестая заповедь всегда блюлась свято, я была снисходительна лишь к велеречивым изъявлениям чувств!

Карлица свистнула, и красные занавески начали раздвигаться: две, пять, двадцать. Потом карлица сбросила юбки.

— Не удивляйся, Паулос, это все я, Проспер! Такое скотство быть маленького роста! С королем я карлик, с королевой — карлица, в шлеме арагонского короля — говорящая летучая мышь, а на королевской охоте — кролик! В один прекрасный день ружье у него выстрелит, и я получу заряд дроби!

У источника посреди двора по-прежнему будто бы пили картонные лошади, скакуны Галаза, Парсифаля, Гальвана, Галаора… Где-то вдали перекликались охотничьи рога, а на центральном балконе дворца показался королевский гончий пес Алар с короной Артура вместо ошейника, трижды гавкнул. По голосу Паулос узнал все того же карлика Проспера. Тот решил пошутить на прощанье!

У ворот Паулоса догнала закутанная в шаль женщина в деревянных башмаках, она так спешила, что один из них потеряла, и теперь из дыры в чулке выглядывал большой палец.

Взяв Паулоса под руку, женщина вполголоса поведала ему, что он, как чужеземец, не знает порядков при дворе короля Артура, а то, что у него произошло с королевой Джиневрой, хоть это и была их первая встреча, прошла она как второй акт в пьесе о любви — он поцеловал ее пальцы; в Камло, конечно, за любовь не платят, но взимают малую толику, как за кресло в театре, и с него причитается десять реалов.

Паулос вытащил из кошелька монету в десять реалов и еще одну — в четыре реала — на чай служанке и таким образом рассчитался за свидание с королевой Джиневрой.

Но смешней всего было то, что Паулос, когда проснулся, ощутил в сердце сладкую щемящую боль, какая бывает после любовных снов, будто он и в самом деле играл в любовь с особой королевских кровей. А вспомнив сцену со служанкой, получившей с него за встречу с королевой, подумал, что, пожалуй, это была сама королева Джиневра, она быстро спустилась по черной лестнице, чтобы догнать гостя и вытребовать свои десять реалов. Плохи дела с казной в Бретонском королевстве.

IV

В ту ночь Паулос проследил путь кометы по небосводу. Взошла она на северо-востоке, чуть повыше молодой луны, описала широкую дугу и зашла на юге. Перед восхищенным взором Паулоса она проделала путь от восхожденья до заката немногим более чем за два часа. Комета сверкала, как огромный алмаз, за ней тянулся сужавшийся голубоватый хвост, от которого нет-нет да и отделялись словно бы звездочки, стремительно падавшие по ту сторону гор. Паулос представлял себе, как царь Давид, смущенный собственным бегством, сидит на террасе своего дворца, созерцает комету и вспоминает о чужеземце. В Камло, возможно, короля Артура вытащили из постели, чтобы и он посмотрел на комету. А уж в его родном городе наверняка все вышли глянуть на небесное тело, оказывающее, по словам молодого астролога Паулоса Соискателя, такое влияние на судьбу города. Мария, скорей всего, взлетела на вершину самого высокого кипариса, стараясь не распугать соловьев, и думает о том, какие пути-дороги топчет сейчас Паулос. Как это он не попросил почтовых голубей у миланского герцога Висконти!

Паулосу

хотелось объединить в своем сознании сознание всех, кто был бы послушен его воле и говорил теми словами, которые он придумал для каждого из них. Тогда все происходило бы у него на глазах, и только в нем сходились бы все нити, образуя единую жилу, а он вдыхал бы в нее жизнь, наполняя своими снами, словно кровью. Сны его можно было бы посчитать пустыми выдумками, не будь еще одного сновидца, соперника Паулоса, которого он не раз представлял себе и который нарушал его сны, как игрок в шахматы своими ходами не дает противнику осуществить его замыслы. Паулос частенько ощущал в самом себе этого сновидца-соперника, разрушителя его планов, омрачавшего самые яркие сны. Нет, это был не демон разрушения. Просто соперничали друг с другом два творца.

Например, Паулос видел на мосту всадника, слышал цоканье копыт по булыжникам Римской дороги.

— Это Феликс Гирканский [89] ; когда-то, давным-давно, он презрел семейные обязанности и уехал в Неаполь вслед за черноволосой итальянкой донной Фьяметтой, а его законная жена тайно послала за ними вослед слугу-грека, чтобы тот оставил в спальне Фьяметты волшебное зеркало, и, когда любовники, щека к щеке, погляделись вместе в это зеркало, то увидели не самих себя, а законную жену Феликса, кормившую грудью ребенка, принца, родившегося уже после того, как Феликс уехал в Неаполь, дабы усладить свою плоть. Донна Фьяметта, охваченная раскаяньем, удалилась в очень строгий монастырь, где у каждой монахини не менее четырех имен [90] , а спят они на качелях, и, если какая-нибудь из них во сне сорвется, обязательно, что-нибудь себе сломает, после чего ее отправляют домой как не выдержавшую испытания. А Феликс купил лучшего в Неаполитанском королевстве коня у инквизитора, каравшего простаков, которые, если уж им взбредет в голову какая ересь, упорно защищают ее на людях, ни на что другое у них ума не хватает. И вот теперь на этом коне Феликс Гирканский скачет, можно сказать — летит в Гирканию, где проживет в лоне семьи счастливую жизнь как верный муж и заботливый отец.

89

Гиркания — греческое название древнеиранской области, расположенной у юго-восточной части Каспийского моря.

90

Признак родовитости.

— Так думал только сам Феликс да его друзья, а на самом-то деле, когда он съезжал с моста, из толпы простонародья вышел какой-то человек и ударил его мечом по шее, так что Феликс пал на землю бездыханный.

— Я вижу, как он въезжает в пределы Гиркании по дороге среди цветущих роз.

— Он убит, конь ржет, из таверны выходят субботние завсегдатаи с фонарями…

Паулос уступал сопернику.

— Видимо, это был наемный убийца, а подослали его бароны де Калета Гаттинара, братья донны Фьяметты, все кривые на один глаз…

И Паулос представлял себе, что братья пожелали смыть кровью пятно с чести Фьяметты, которую Феликс Гирканский обманул, заверив ее, что не женат. Да, они все были кривые и ходили опустив голову, чтобы не так заметен был их недостаток.

— Нет. Его убила массажистка донны Фьяметты, ей нравилось растирать красивую неаполитанку, а раз та ушла в монастырь, она лишилась этого удовольствия, да к тому же и заработка. Эта массажистка усердно терла всех неаполитанских аристократов, от такой работы мускулы ее окрепли, и ей ничего не стоило заколоть шпагой любого мужчину.