Год кометы и битва четырех царей
Шрифт:
— Мне и самому не хватает женских шагов в доме! Всякий пес заранее обречен на вдовство!
Паулос мог бы даже послать Мистраля вместо почтового голубя с известием, что царь Давид согласился защищать город.
— Каким оружием? — спросил бы усталым голосом премьер-министр, играя пальцами.
Мистраль, добравшись до Дворца, выхватит из-за пояса у оторопевшего от неожиданности сторожа пращу, выплюнет в нее подобранный на берегу реки круглый камень и, как следует раскрутив пращу, швырнет его в зал заседаний. Но какой точности прицела требовать у Мистраля? Камень запросто может угодить в поднос, на котором стоят фужеры со свежей водой и сахарными хлопьями из кафе «Венецианка», ведь может случиться, что как раз в этот момент в зал войдет педель, который посчитал, что великая новость вызовет пересыханье глотки у пораженных господ консулов.
Грохот упавшего подноса и бьющихся фужеров спугнул сон Паулоса, он тотчас вспомнил о Давиде и побежал туда, где оставил его спящим.
— Он
Паулос подобрал с земли свой плащ и завернулся в него. Светало. Молочно-белый свет лился на высокие скалы по краям Горловины. Просыпались вороны там, где раньше у Фахильдо был загон для коз, вылетали на свет божий. Должно быть, голод поднял их спозаранок. Когда не стало отшельника, черепичный желоб постепенно развалился, стекавшая по тропинке вода сделала глубокую промоину перед хижиной и стекала на площадку, где Паулос играл ребенком: скакал на картонной лошадке или ловил бабочек, накалывал их булавками с черными головками на лист картона. Надо было писать, как они называются по-латыни, ведь ему предстояло отправиться в дальние края изучать всякие науки. Из ущелья видно было, как в небе проплывают низкие темные тучи, тянутся на восток. День выдался дождливый.
Битва еще не началась, а Паулос уже потерял одного союзника. Царь Давид, наверно, сидит сейчас в халате, вышитом восточными узорами по ветхозаветной моде, на террасе своего дворца, ожидая, когда после ванны выйдет погреться на солнце жена Урии. Паулос не сумел внушить иерусалимскому царю сон, из которого следовало бы, что Давид должен отправиться на поле битвы. И вдруг Паулос вспомнил, что Давид — музыкант. Говорил же он о лютне, на которой лопнула третья струна. Надо было удержать его, спев начало какой-нибудь песни, тогда царю захотелось бы узнать продолжение и припев. Как же это Паулос забыл, что Давид — музыкант! С остальными монархами надо использовать все возможные доводы. Паулос пожевал кусок яблока и заснул, ему снова приснилось, как Мистраль прибегает к консулам с извещением, что царь Давид согласился оказать помощь городу. У пса была та же шерсть и тот же хвост, но вместо головы — голый череп. Консулы засовещались. Некий толмач, стоявший у карты мира, пояснил, что пес, хоть и подох и частично обратился в скелет, продолжал путь из любви к Паулосу, которому так хотелось послать городу весть о царе Давиде. Решили поместить пса в холодный погреб, чтобы сохранить его останки до возвращения Паулоса Толмачом был сам Паулос.
II
По зеленому кафтану Паулос узнал оруженосца рыцаря Галаза и пошел к нему через двор, в середине которого несколько лошадей пили воду из бассейна, имевшего форму креста. Если бы он пригляделся, то узнал бы коней Парсифаля, Галаора и Ланселота.
— Ты — Матиас, слуга рыцаря Галаза?
— Он самый, твоя милость!
— Я удивился, увидев тебя здесь, во дворе, я-то думал, ты гуляешь по лесам со своим господином. А твой зеленый кафтан — как новехонький!
— Кто ты?
— Я — астролог города Люцерна [79] , приехал в Камло просить аудиенции у короля Артура. Он принимает?
— Это как посмотреть, — ответил Матиас, снимая круглую шляпу с вуалькой.
Это был коротконогий краснолицый толстяк с лохматой головой, на правой щеке у него родимое пятно, похожее на пучок петрушки, передних зубов нет вовсе, и он постоянно облизывал губы толстым и длинным, как у собаки, языком. Лоб Матиаса был изборожден морщинами, оттого что он часто хмурился, а привычка эта появилась у него после того, как он долго слышал грохот прибоя в пещерах Фулы [80] и после этого наполовину оглох, а хмурился он, желая показать удивление по поводу того, что ему говорят, и чтобы повторили еще раз.
79
А. Кункейро намеренно не уточняет название, местоположение и национальную принадлежность города, где живет Паулос; Люцерн — швейцарский городок, наименование которого Паулос заимствует, чтобы не называть город его настоящим именем.
80
Легендарная страна на севере Европы, в древние времена считавшаяся краем света.
— Это как посмотреть, — повторил он, — и смотря кто просит аудиенции. А что тебе от него надо?
— У меня к нему тайная просьба.
— Насчет войны?
— Да.
— И ему надо явиться на поле битвы?
— Всего в ста лигах отсюда, на равнину, где течет большая река.
— Боюсь, так далеко он не поедет, теперь у него есть знаменитый лекарь, который разрешает ему ездить верхом только по пятницам и то на немощной кобыле: она сильно простудилась в Толедо, когда один из наших рыцарей, любовник сеньоры Гальяны, оставил ее на ночь под открытым небом, а ночь была холодная; после этого ее лечили настоем ромашки, и она отяжелела. Да еще пришлось заказать для
— И король не участвует в битвах?
— Это как посмотреть.
Как видно, оруженосец частенько пользовался этим выражением. При этом высовывал язык, облизывал губы и брался правой рукой за подбородок.
— Чтобы ехать на битву, ему нужна широкая дорога, уж больно раздалась кобыла в крупе и в боках, да еще надо так рассчитать время, чтобы король Артур прибыл на поле боя в эту самую пятницу, когда ему разрешается ездить верхом нормально, а не в лежачем седле — то на боку, почитывая книжку, то ничком в ожидании клизмы. Так что, если он и захочет поехать на поле битвы, а ты точно не знаешь, сколько лиг дотуда, он не сможет удовлетворить твою просьбу. Ты только представь себе, какой позор был бы для короля Артура и всей Бретани, если бы по прибытии на эту равнину, где, как ты говоришь, течет большая река, наступил час ехать ничком: король явил бы врагу свою задницу, так как голову он кладет на круп коня, а ноги свисают по толстым бокам этой кобылы! Говорят, толще ее на свете нет!
— Не знал я, что великий король в таком затруднительном положении! — сказал Паулос и, сняв шапочку, почтительно и сочувственно склонил голову.
— Скажи лучше — в растреклятом положении! — поправил его Матиас. — Ты, верно, знаешь, как он любил скакать навстречу любым опасностям!
— Что еще новенького? — спросил Паулос, деликатно сунув оруженосцу серебряную монету, а сам в это время сделал вид, будто смотрит на окна замка, интересуясь, не выглядывают ли из них дамы.
— Смотря что считать новеньким. Для тебя, чужеземца, у нас в Камло все, что нам давно приелось, окажется самой свежей новостью!
И Матиас кончиком языка указал на лошадей у бассейна.
— Видишь, как смирно они стоят, опустив головы?
— Вижу. Они заколдованы?
— Ничего подобного. Они — картонные!
— Совсем как настоящие. Вон я узнаю гнедого, на котором ездил Парсифаль!
— Картонные, да сверху-то на них напялены настоящие лошадиные шкуры, вот в чем дело. Их выставили во двор, чтобы пыль из них выколотить, а то они стоят себе в конюшне. На первый взгляд, все у нас тут по-прежнему. Я хочу сказать, все как будто по-прежнему для чужеземца вроде тебя или какого-нибудь посла. Мы выставляем во двор лошадей и сами начинаем суетиться тут же: я, скажем, вот как сейчас, прилаживаю ремешок к шпоре, другой подковывает единственного живого коня, какой остался в конюшнях, ему уже лет пятьдесят, но он еще крепкий, потому что господин Ланселот однажды недосмотрел, и коняга этот слопал заморский крем, который рыцарь вез в подарок королеве Джиневре, а крем-то был для омолаживания кожи. Теперь конь дремлет почитай что весь день, просыпается, только когда за ним приходят, знает, что подковывать поведут только для виду, хоть все вокруг и говорят: король, дескать, собирается выехать верхом, так как его ждут на знаменитом Виндилисорском турнире, где он желает показать свою былую силу. Вся эта сцена продолжается минуты три-четыре, пока посол проходит через двор, а этого буланого прозвали Красавчиком с тех пор, как он нажрался дамского крема, потому что он перестал глядеть на кобылиц, только и делал, что красовался перед жеребятами, и теперь этот Красавчик быстро покрывается потомка то еще схватит его судорога, так что ему приходится падать на колени. Когда изготовляли картонных лошадей, собирались поместить им в нутро немецкую механику, чтобы они поднимали ноги, мотали головами, а двум или трем вставить дыхательную трубку и две ивовых щепки, чтоб они ржали. Но для этого нужен был сильный ветер, потому что воздушный насос работает от ветряка в хвосте, для этого хвост должен быть жесткий и вертеться от ветра. Ну, как крылья у ветряной мельницы!
— Почему же так не сделали?
— Да казна в нашем королевстве вечно пустая!
Паулос, опустив голову, задумался.
— Как же быть? Мне-то король Артур нужен на поле битвы! — сказал он скорей себе, нежели Матиасу, который в это время старался получше пришпилить изрядно потрепанную фиолетовую вуальку к шляпе булавкой с зеленой головкой.
— Так ступай к нему наверх! Я не могу тебя туда проводить, ведь если ты приглядишься, то увидишь, что здесь, в подворье, я — единственный живой человек, не считая негра; он приехал с каким-то цирком, а в Галлии цирк распался, вот его и взяли сюда: пускай всякий, кто приезжает в Камло, знает, что королевство Артура простирается до самой Калифорнии. Как приедет какой-нибудь чужеземец или посол, негр раздевается по пояс, намыливается, трет себя мочалкой из испанского дрока и обливается водой, моется чуть ли не час — доказывает, что он настоящий негр, а не накрашенный. Раньше он проделывал это в охотку, а теперь, из-за ревматизма, — только по приказу, когда Круглый Стол решит, что гость того стоит и пригодится на будущее.