Год лемминга

Громов Александр Николаевич

Восприятие действительности: адекватное.

Фобии: специфически детские, незначительные.

Общительность: удовлетворительная.

Порочные наклонности: не замечены.

Тяга к лидерству: достаточная.

Возрастная агрессивность: умеренная.

Деструктивность: крайне умеренная.

Интеллектуальный уровень: соответствует требованиям.

Логические способности: не выше средних по группе.

Интуитивные способности: исключительно высокие. ПРИМЕЧАНИЕ: вероятно, врожденные. При благоприятных условиях не исключено дальнейшее совершенствование.

Общая субъективная оценка: уверенно положительная.

Результаты голосования по кандидатуре:

За: 5. Против: 0.

Наблюдательный совет подготовительного интерната Школы считает необходимым рекомендовать перевод кандидата Малахова М.Н. в основной состав учащихся.

14.09.2013 г.

1

Если на клетке слона написано «буйвол», не верь глазам своим – это мы проходили, это все знают.

Ну а если на клетке африканского слона висит табличка «Слон индийский»?

Некоторые поверят.

Эти и подобные мысли иной раз посещают меня на подходе к серому зданию на углу Мерецкова и II Ополчения. Дом как дом, в высоту не лезет, нечего ему делать повыше птиц, пониже архангелов, зато занимает полквартала и стоит несокрушимо, как стоял когда-то Иерихон, пока Иисус Навин не выслал под его бастионы духовой оркестр. Показного памятника лягушкам – мышам – собакам – дрозофилам, убиенным во славу науки, в сквере перед парадным входом мы не держим – ни к чему науке слава, из-за которой придется гонять гринписовцев, – зато по обе стороны от массивных дверей, оскорбляя зрение стилевым разнобоем, живут вывески.

Их несколько, среди них одна или две – поскромнее – обязательно околомедицинского характера, скажем, «Комиссия по санитарии общественных транспортных средств» или даже «Институт вакцинации АН (филиал)». (Любопытно, кого бы он вакцинировал? Академиков?) Встречаются и более забавные, но я давно уже перестал утруждать себя их запоминанием, к тому же они время от времени меняются. Некоторые из них нагло врут, порой вызывая неловкость даже у меня, другие не говорят нормальному человеку ровным счетом ничего; есть и такие, что утверждают сущую правду – никому не нужную, как не нужны в этом здании организации, не принадлежащие Конторе, а организации, так сказать, виртуальные места не занимают, за это ценное свойство их и выдумывают специальные люди.

(Жаль, ни с кем из них я близко не знаком. Подкинул бы пару идей.)

Не входите в Контору с парадного подъезда, не советую. Там вы найдете армию брюзгливых чиновников, беглый взгляд на которых рождает две мысли: о невозможности заставить их выполнять прямые служебные обязанности и о скорострельном пулемете как предмете воспитания. Гузь специально таких подбирает, у него к этому талант, и он втайне гордится лучшими экземплярами. Первый и второй этажи отданы им, их обитателей так и зовут – «нижние» – в топографическом значении этого слова, без всяких обидных намеков. Любопытно, что многие из этих трилобитов всерьез убеждены, что делают большое и полезное дело, – никто с этим не спорит и спорить не собирается, хотя нужны они лишь для того, чтобы тихо хоронить указания свыше и ограждать тех, кто действительно работает, от вредного влияния улицы.

И в этом смысле они действительно делают большое и нужное дело.

Настоящая работа делается не здесь, и я не иду к лифту через парадный вход, где меня все равно не знают. Кружным путем ближе, и неохота лишний раз говорить «ша».

Стоп. Приехали.

Вид у Гузя взволнованный, но самодовольный.

– Все в порядке, Михаил Николаевич.

Значит, мой вчерашний эксперимент по спихиванию с себя ответственности прошел успешно.

– Рад слышать. Что у нас новенького по миковирусу?

– Вчера ничего, – торопливо объясняет Гузь. – А сегодня, вот буквально полчаса назад сообщили: одна из сывороток, кажется, обнадеживает. Эффективность та еще, но обезьяны живы. А одна, кажется, выздоравливает.

– Отлично, – я на ходу фиксирую информацию и не прошу более подробных данных. Лет пять назад я бы с большой охотой полез в детали, потому что случай действительно уникальный, и мешал бы людям работать, – но теперь вся эта наука не для меня. Отстал и лишь иногда вспоминаю ностальгически. Не та профессия. Функционер – диагноз на всю жизнь. Вы мне скажите, где очаг, а уж кордоны я сам расставлю.

Вот так вот.

Санитария, слава богу, консервативна, так что я до сих пор обычно понимаю, о чем идет речь. Если практикующий врач желает быть в курсе новинок, дабы не выродиться в фельдшера, он должен учиться непрерывно, и времени на больных у него уже не остается. Заколдованный круг. Когда я развиваю эту малопопулярную тему вслух, то иногда прибавляю: «Вот потому-то я и пошел в санитарные врачи».

Хотя, конечно, не поэтому.

Однажды мне пришло в голову, что Моисей не зря водил евреев по пустыне сорок лет, ох не зря. Нет, вовсе не для того, чтобы вытравить из богоизбранного народа рабский менталитет – это позднейшие красивые выдумки. Гнилая лепра пряталась меж беглецов, выкашивая одного за другим, и бронзовокожие фараоновы солдафоны, хоть и преследовали изгнанных, отнюдь не горели желанием догнать их, тем более умертвить. Надо думать, они вообще боялись приблизиться к ним на полет стрелы, особенно с подветренной стороны. Хотя лично я полагаю, что эти вояки здорово преувеличивали опасность: наверняка египетские власти, убоясь эпидемии, гнали взашей всех и всяких подозрительных, так что на одного реально больного приходилось вряд ли меньше десятка здоровых беглецов или изгнанников – называйте как угодно. Лес рубят – щепки летят, всем известное дело. Сорок лет скитаний в пустыне понадобилось для того, чтобы все, кто мог заболеть, заболели, сгнили и умерли. Как известно, инкубационный период проказы в отдельных случаях может достигать двадцати семи лет, так что Моисей немного погорячился, но в целом поступил как грамотный санитарный врач – да и санитарно-полицейские власти сопредельных стран, надо думать, не дремали. Оно, конечно, сорокалетний карантин по нынешним временам – излишне крутая мера, но в те времена, видимо, вполне оправданная.

Эпопея о миковирусе имела начало в середине лета и крови людям попортила немало. В самом прямом смысле. Очаг в Брянской губернии. Очаг в Воронежской. Пока гром не грянет, мужик нипочем не перекрестится, а наделавший в штаны санитарный врач, соответственно, не схватится за чан с карболкой. Какому ненормальному, скажите, могла прийти в голову мысль всерьез взяться за изучение вирусов не человека, не животных, не культурных растений даже – грибов! И какой, спрашивается, функционер не обломал бы умнику руки, дабы тот не отвлекался на ненужное и не клянчил средств? Выяснить, отчего тот или иной вирус, никогда прежде человеческим организмом не интересовавшийся, вдруг ни с того ни с сего оказывается для человечества смертельной угрозой – иное дело, но на этой задаче не одно поколение вирусологов сточило себе зубы до корней, а воз и ныне там.

Грянуло. Каким-то чудом за Уралом осталось чисто, а на Восточно-Европейской равнине к началу августа очагов насчитывалось столько, что на карте стало тесно от флажков. Ну может ли дачник, схрумкавший жаренную с луком сыроежку, предполагать, что получит что-либо, помимо удовольствия? В самом худшем случае – ботулизм или прямое отравление микотоксинами, так ведь, как сказал бы Виталька, никто не заставляет есть плохо проваренные мухоморы! Чувство юмора у парня вполне медицинское. Это не диагноз, это возраст.