Год мертвой змеи
Шрифт:
Когда они наконец-то добрались до очередной промежуточной точки отсчета, облегчение испытали все. Тот боец, кто в эти минуты находился в головном дозоре, тщательно проверил подозрительно мягкую, манящую поверхность нетронутого снега импровизированным щупом — вытянутой на длину руки малой саперной лопаткой, одной из двух, которую командир особой сводной разведроты, второй год действующей по «заказам» начальника разведуправления КНА генерала Ли Сан Чо, всегда заставлял иметь в группе подобного размера. Мин под снегом не оказалось, и один за другим разведчики с бесшумными, едва сдерживаемыми стонами облегчения сползли в ложбину, растягиваясь по ее длине и располагаясь так, чтобы ноги оказывались выше уровня головы. Головной и боковые дозоры, все одиночные, уползли в темноту, и после этого всякое движение прекратилось. В свете очередной — висящей почти точно над головами лежащих — осветительной ракеты, имевшей на этот раз какой-то нестандартный фиолетовый оттенок, было видно, как поднимаются вверх клубы пара. Даже не только ото ртов — вообще от тел.
Лежа так же, как и все остальные, и даже с большим наслаждением, потому что он был старше других, командир разведгруппы тае-ви [92] Пак Хен Ю одновременно занимался тем, что входило в компетенцию командира и за что он имел право на некоторое количество металла на погонах и форму, сшитую из лучшего материала, чем у остальных. Он думал. Задача на ночь у группы имелась четкая: добраться до конкретной точки за то время, которое в армии принято формально именовать «темное время суток». И не погибнуть за эти длинные часы в бессмысленной и наверняка безнадежной перестрелке с тревожными группами лисынмановцев и американских интервентов. В ближнем бою, в рукопашной, десять его бойцов способны справиться и со взводом, но ближнего боя враги постараются избежать даже ночью. А огневая мощь врага такова, что десять автоматов не сыграют особой роли: их просто задавят.
92
Старший капитан (корейск.).
Забавно, но целью, до которой они обязаны добраться к утру (старший капитан на всякий случай поглядел на тускло светящиеся стрелки наручных часов и убедился, что группа все-таки более или менее укладывается в график движения), является то самое место, где стреляют много и регулярно: стрельбище, принадлежащее полку американской армии, против которого они работают, — 38-пехотному полку 2-й дивизии, той самой, которая «Дивизия воинов», с юмористическим и гордым официальным девизом «Вторая ни за кем».
Зная американцев, можно было предположить, что свой фольклор есть и у каждого из составляющих дивизию полков: то есть 9-го, 23-го и 38-го пехотных — равно как и у четырех входящих в ее состав артиллерийских и одного зенитно-артиллерийского дивизионов, танкового и саперного батальонов и прочей мелочи. Но все подобные тонкости знать было уже невозможно [93] . Можно было гордиться хотя бы тем, что разведке КНА известны имена большинства ее старших офицеров. И старший капитан гордился: такое действительно многое значит.
93
38-й пехотный полк и в самом деле имел прозвище «Марнский утес» («Rock of the Marne»), полученное еще в холе Первой мировой войны.
Стрельбище — отличное место для дневки во вражеском тылу. Его не охраняют, потому что через него ежедневно проходит сотня человек с оружием, а «мирного населения», по мнению оккупантов, в Корее не существует. Оно или эвакуировано, или подлежит уничтожению как мобилизационный ресурс противоборствующей стороны. Стрелковые упражнения в американской пехоте проводятся активно — боеприпасов и времени для этого хватает, и такому можно только позавидовать. Но при этом, с учетом того, что пуля из винтовки сохраняет убойную силу на дистанции несколько километров, на «рабочей» стороне стрельбища, в сторону которой ведется огонь по мишеням, не должно быть никого.
Командир разведгруппы не имел ни малейшего представления, чего стоило добыть точный план расположения полкового стрельбища американцев. Скорее всего, здесь работала агентурная разведка, поскольку для войсковой это было несколько «глубоковато», а авиаразведка, хотя и существующая до сих пор как военно-теоретическое понятие, имела мало шансов. В любом случае, схема была подробная и вроде бы точная. Выходило, что если закопаться в отмеченную на ней оплывшую траншею, расположенную в одном километре и двухстах метрах от огневого рубежа (достаточно далеко, чтобы не бросаться в глаза устанавливающим или осматривающим мишени врагам, и при этом достаточно близко, чтобы находиться под прикрытием регулярно производимых стрельб), то есть некоторые шансы дожить до 10 часов утра 4-го. А тогда, если все пойдет по плану, врагам может быть уже не до упражнений.
Но это — если забыть, что на войне «по плану» бывает настолько редко, что каждый отдельный случай можно записывать в учебник. Куда чаще при малейшем соприкосновении самых точно разработанных планов с действительностью возникает бардак, удивительно напоминающий что-то такое, что однажды в присутствии старшего капитана Пак Хен Ю советский военный советник при штабе КНА метко назвал «бредовым видением в воспаленном мозгу пьяного диабетика». Будучи переведено дословно, это определение навсегда запомнилось всем присутствовавшим при разговоре — и особенно потому, что приведено оно было удивительно к месту.
— Время, ребята, — скомандовал старший капитан тем, кто лежал рядом с ним. Для полноценного или даже хотя бы минимального отдыха этих минут, разумеется, было мало. Пульс только-только пришел в норму, и резь в освобождающихся от излишней крови мышцах стала разве что едва переносимой. Но времени не хватало: несколько километров — это огромное расстояние, если его надо пройти в тылу врага.
— Пошли… Айо — головным, смени молодого. Ли-старший — замыкающим. Пора.
Остальным, кто был дальше и не мог слышать его шепота, команда была выдана жестом — простым и доступным, как корейский алфавит. Дождавшись, пока менявший находившегося в головном дозоре бойца сержант, согнувшись, уйдет вперед, старший капитан Ю махнул рукой еще раз, выдавая «исполнительный» приказ. Разведчики, уже поднявшиеся к этому времени на ноги, осторожно двинулись вперед. Короткая цепочка одетых в белое людей семенила по пробитой уже несколькими парами ног тропке, наклоняясь все больше и больше.
Когда ложбина окончательно сошла на нет, они снова легли на землю и поползли — один за другим. Это требовало таких усилий, что усталость, едва отступившая, навалилась почти сразу. Час, потом еще один. Дважды группа упиралась в необозначенные на их картах проволочные заграждения, и хотя советский «нож разведчика» позволял их быстро преодолевать, опасение нарваться на противопехотную мину или столкнуться с какими-либо мерами сигнализации оба раза привело к тому, что бойцам группы приходилось аккуратно, каждую секунду готовясь прикрывать друг друга, отползать назад в поисках обходного пути. Один раз вновь сменившийся в головном дозоре разведчик почти уткнулся в мину, вывернутую из земли и торчащую почти ребром; но мина оказалась противотанковая, и он просто указал на нее остальным, даже не собираясь тратить время на вывинчивание хотя бы одного из взрывателей. Кто знает, насколько тот успел проржаветь…
Между тремя и четырьмя часами ночи группа едва не погибла. Боец Ли-старший, в очередной раз поменявший свое положение в строю на соответствующее тыловому дозору, неожиданно решил, будто что-то слышит. Это был один из тех участков местности, где можно было не ползти, а бежать — и то, что он услышал хоть что-то, задыхаясь под тяжестью собственного тела и навьюченного на него оружия, было почти чудом.
Сначала Ли-старший бесшумно, не звякнув ни одной железкой, рухнул на землю, а потом так же поступили все остальные, сумевшие заметить его отчаянную, обращенную вперед жестикуляцию, или даже просто почувствовавшие его вздох. Через несколько секунд тела разведчиков были уже неразличимы на занесенной снегом земле, там и сям покрытой темными контрастными пятнами торчащих из-под снега веток. Только через две-три секунды стало ясно, что Ли-старшему не показалось: все-таки опыт — это великое дело. Мимо шел патруль лисынмановцев — три человека, двигающиеся короткой слитной цепочкой, негромко переговаривались между собой, посмеиваясь чему-то. Это было их ошибкой — в дозоре двигаться положено молча.