Год смерти Рикардо Рейса
Шрифт:
Больше не вернусь сюда, помнится, сказала тогда Лидия, которая как раз в этот момент стучится в дверь. В кармане у нее — ключ, но она не воспользовалась им по причине излишней щепетильности, сказала же, что не вернется, как же теперь можно отпереть дверь, словно пришла к себе домой, чего никогда не бывало, а теперь — еще меньше, сказали бы мы, если б от «никогда» можно было отщипнуть еще немножко, и придется допустить, что конечной судьбы слов мы не ведаем. Рикардо Рейс отворил, изобразил удивление, и, поскольку Лидия колебалась — пройти ли на кухню или войти в гостиную — двинулся в кабинет, рассудив, что она, если захочет, последует за ним. Глаза у Лидии — красные и опухшие: должно быть, оттого, что великая борьба с зарождающимся материнским чувством завершилась его поражением и решением беременность прервать, сомнительно, чтобы причиной этой хандры было падение Ируна или блокада Сан-Себастьяна. Она говорит: Простите, сеньор доктор, не могла прийти, и почти без паузы добавляет: Дело не в том, а просто мне показалось, что я вам больше не нужна, и еще добавляет: Я устала от такой жизни, и, выговорив все это, стала ждать, впервые за все это время взглянув на Рикардо Рейса и заметив, что выглядит он плохо, постарел и, должно быть, нездоров. Ты мне нужна, сказал он и замолчал, ибо сказал все, что имел сказать. Лидия сделала два шага к двери: то ли в спальню собралась, стелить постель, то ли в кухню — мыть посуду, то ли в ванную — сложить белье в корыто, но пришла-то она сюда не за этим, хотя все вышеперечисленное будет сделано, но несколько позже. Рикардо Рейс, догадавшись, что есть еще какие-то причины такому поведению, спрашивает: Что ты стоишь, садись, а потом: Скажи, что с тобой? — и от этих слов Лидия начинает тихо плакать, Это из-за ребенка? — но Лидия мотает головой, сумев все же сквозь пелену слез послать ему осуждающий взгляд, и наконец выдыхает: Это из-за брата. Рикардо Рейс вспоминает, что «Афонсо де Албукерке» вернулся из Аликанте, который пока еще находится под властью испанского правительства, и прибавив к двум два, получает четыре: Он что, дезертировал, остался в Испании? Нет, он на корабле. Ну, так в чем же дело? Будет несчастье, будет. Послушай, я в толк не возьму, о чем ты, скажи поясней. Я о том, и замолчала, чтобы вытереть слезы и высморкаться,
На следующий день Рикардо Рейс, отправившись обедать, задержался в сквере, разглядывая военные корабли напротив Террейро-до-Пасо. Он слабо разбирался в этом предмете, зная лишь, что сторожевики крупнее эсминцев, но отсюда, с такого расстояния, все они кажутся одинаковыми, и это раздражало его, ну, допустим, он не может узнать «Афонсо де Албукерке» и «Бартоло-меу Диас», поскольку никогда прежде их не видел, но «Дан»-то ему знаком с первой минуты пребывания в Португалии, ведь носильщик в порту сказал тогда: Вон тот, и слова эти пропали впустую, брошены на ветер. Наверно, все это Лидии приснилось, или брат подшутил над ней, сплетя невероятную историю про заговор и восстание — выйдут корабли в море, три из тех, что стоят на бочках, и фрегаты, бросившие якорь выше по течению, и непрестанно снующие вверх-вниз буксиры, чайки, синий простор неба, солнце, которое с одинаковой силой блещет сверху и отражается снизу, от ожидающей воды, так что, может быть, матрос Даниэл сказал сестре правду, поэт способен ощутить незримое беспокойство, царящее в этих водах: И когда же это будет? Не знаю, наверно, на днях, ответила Лидия, и тоска сдавливает горло Рикардо Рейсу, слезы застилают глаза, вот так же было и в ту пору, когда начинался великий плач Адамастора. Он уже собирается удалиться, но слышит возбужденные голоса — Вот он! Вот он! — стариков, а другие спрашивают: Где? Что? — и играющие в чехарду мальчишки, прервав свое занятие, кричат: Воздушный шар! Воздушный шар! Глядите! — и, утерев глаза тыльной стороной ладони, глядит Рикардо Рейс и видит огромный дирижабль, наверно, «Граф Цеппелин» или «Гинденбург», наверно, везет почту для Южной Америки. На фюзеляже — знак черно-красно-белой свастики, она могла бы быть одним из тех змеев, что запускают ребятишки, эта эмблема потеряла первоначальное значение, превратилась в угрозу, висящую в воздухе вместо той звезды, которая поднимается, какие, однако, странные отношения существуют между людьми и знаками, вспомнить хоть святого Франциска Ассизского, собственной кровью привязанного к христову кресту, вспомнить хоть крест того же Христа, украшающий нарукавную повязку собравшихся на митинг банковских служащих, достойно удивления, как это не затеряется человек в подобной сумятице чувств, или все-таки затерялся, пропал, находится там ежедневно да все, простите за каламбур, никак не найдется. «Гинденбург», рыча в поднебесье моторами, перелетел через реку, скрылся за домами, гудение его стало слабеть и гаснуть, дирижабль выгрузит почту, и, как знать, не «Хайленд Бригэйд» ли повезет ее дальше, это совершенно не исключено, ибо дороги, которыми ходит мир, лишь представляются нам многочисленными, потому что мы не замечаем, как часто они повторяются. Старики снова уселись на скамью, мальчишки возобновили прерванную было чехарду, потоки воздуха беззвучны и тихи, Рикардо Рейс знает теперь столько же, сколько и раньше, корабли застыли в зное приближающегося вечера, носом к приливу, и там, наверно, уже подали сигнал «Команде — ужинать!», сегодня, как всегда, как всякий день, если только это — не последний день. В ресторане Рикардо Рейс налил вина себе, потом — невидимому сотрапезнику и, перед тем, как поднести стакан к губам, с полупоклоном приподнял его на уровень глаз, но ведь человеку в душу не влезешь, а, стало быть, и не узнаешь, за кого или за что он пьет, и потому будем лучше брать пример со здешних официантов, которые давно уже не обращают внимания на этого посетителя, тем паче что он внимания к себе и не привлекает.
А вечер хорош. Рикардо Рейс спустился на площадь Шиадо, прошел по Руа-Нова-де-Алмада, желая увидеть корабли вблизи, с пристани, и, пересекая Террейро-до-Пасо, вспомнил, что за все эти месяцы так и не выбрался в кафе Мартиньо: в первый раз Фернандо Пессоа счел неблагоразумным бросать вызов знакомым стенам, а потом как-то не сложилось, и никто из них больше не вспоминал об этом, хотя у Рикардо Рейса есть оправдание — за столько лет отсутствия можно отвыкнуть от привычки посещать это заведение, если он успел привычкой этой обзавестись. Не посетит он его и сегодня. Отсюда, с середины площади, корабли на сверкающей глади кажутся теми модельками, которые торговцы сувенирами и диковинами выставляют у себя в витринах, кладя их на зеркала и тем самым изображая в миниатюре эскадру и гавань. А подойдешь к краю причала — вообще мало что разглядишь, разве что — моряков, расхаживающих на юте взад-вперед, нереальными кажутся они на таком расстоянии, если говорят, то мы их не слышим, а о чем думают — тайна. Рикардо Рейс, погрузившись в отчужденное созерцание, позабыв уже о том, что привело его сюда, слышит внезапно: Пришли на корабли поглядеть, сеньор доктор? — и узнает голос Виктора и в первое мгновение теряется, но не потому, что тот оказался рядом, а потому, что луковый смрад не оповестил загодя о его приближении, а потом понимает, отчего так: Виктор подобрался с подветренной стороны. Сердце Рикардо Рейса забилось чаще, не заподозрил ли Виктор чего-нибудь, не пронюхал ли о готовящемся мятеже: На корабли и на реку, ответил он, а ведь мог бы сказать о фрегатах и о чайках, и в равной степени оказался бы в состоянии сообщить, что собрался прокатиться на речном трамвайчике, посмотреть, как прыгает в воде тунец, но ограничился тем лишь, что повторил: На корабли и на реку, и резко отстранился, подумав, что так поступать не следовало, а правильней было бы поддержать ни к чему не обязывающий разговор: Знай он о том, что готовится, без сомнения, заподозрил бы неладное, увидев меня здесь. В эту минуту показалось Рикардо Рейсу, что он должен немедля предупредить Лидию, это его обязанность, но тут же спросил себя: А что я ей скажу? Что на Террейро-до-Пасо повстречал Виктора? Это вполне может быть случайностью, агентам тайной полиции тоже нравится порой смотреть на реку, не исключено, что у него — выходной, пошел прогуляться, истинно португальская душа повлеклась к морю, откликнулась на его призыв, а тут он увидел сеньора доктора, о котором сохранил наилучшие воспоминания, подумал, что неучтиво будет не подойти, не поздороваться. Рикардо Рейс прошел мимо отеля «Браганса», поднялся по Розмариновой улице, увидел врезанную в камень стены вывеску «А. Маскаро. Клиника глазных болезней и хирургии. Основана в 1870 году», не сказано, был ли он ученым профессором, доктором медицины или же просто практикующим врачом, в те времена бюрократические требования были не столь уж строги, да и в наши — тоже, если вспомнить, что Рикардо Рейс занимался кардиологией, не пройдя курс специализации. Он продолжил путь мимо изваяний — Эса де Кейрош, Шиадо, д'Артаньян, а вот и бедняга Адамастор, видный со спины — притворяясь, что восхищается этими статуями, трижды обойдя каждую из них кругом, у каждой подолгу задерживаясь и чувствуя, что играет в «полицейские и воры», но убедился, что Виктор не идет следом, и успокоился.
Медленно истаивал день, спускался вечер. Лиссабон — тихий город на широкой реке со славным историческим прошлым. Ужинать Рикардо Рейс не пошел: взболтал два яйца, изжарил себе омлет, запил скудную трапезу стаканом вина — но даже и так кусок в горло не лез. Ему было не по себе, как-то тревожно. В двенадцатом часу спустился в сад еще раз взглянуть на корабли, но увидел только стояночные огни, а по ним сторожевик от эсминца не отличишь. На Санта-Катарине не было, кроме него, ни единой живой души, Адамастор не в счет: он заключен в своем окаменении, из глотки, созданной для крика, крик не вырвется, лицо наводит ужас. Рикардо Рейс вернулся в дом: ясно, что ночью они с места не стронутся, боясь сесть на мель. Он лег спать, не раздеваясь, уснул, проснулся глубокой ночью, снова заснул, убаюканный царившей в доме тишиной, а первый свет зари, пробившийся сквозь створки жалюзи, разбудил его, и ничего не произошло этой ночью, и теперь, когда начался новый день, казалось невероятным, что что-нибудь вообще могло произойти. Он выбранил себя за то, что уснул одетым, лишь сбросил башмаки, снял пиджак да развязал галстук: Душ приму, сказал он, наклоняясь за домашними туфлями, и тут услышал первый орудийный выстрел. Хотелось верить, что он ошибся — может быть, внизу уронили что-нибудь очень тяжелое, шкаф рухнул или хозяйка упала в обморок, но грянул второй выстрел, задребезжали оконные стекла, это корабли открыли огонь по городу. Он распахнул окно, на улице стояли испуганные люди, какая-то женщина с криком: Это революция! — пустилась бегом вверх по склону, по направлению к саду. Рикардо Рейс торопливо натянул пиджак, хорошо, что не стал раздеваться, как знал, соседи уже высыпали на лестницу кто в чем, и тут увидели врача, врач все знает: Есть раненые? — спрашивали они в тревоге, рассудив, что если так торопится, значит, срочно вызвали. И пошли следом, запахивая халаты, в подъезде остановились, застеснявшись, только шеи вытянули. В скверике было уже довольно много народу: жить в этом квартале — знак некоего отличия, нет в Лиссабоне места лучше для наблюдения за тем, как входят и уходят корабли. И выяснилось тотчас, что это не военные корабли обстреливают город, а из форта Алмада батареи береговой обороны бьют по кораблям. По одному из этих кораблей. Рикардо Рейс спросил: Что это за корабль? — и ему повезло, напал на человека знающего, ответившего ему: «Афонсо де Албукерке». Ах, вот как, там, значит, и служит брат Лидии, матрос Даниэл, которого он никогда не видел, и ему захотелось представить себе его лицо, и перед глазами возникло лицо Лидии, а она в эту минуту тоже подошла к окну в отеле «Браганса» или, не снимая фартучка и наколки, выскочила на улицу, бегом пересекла Каис-до-Содре и стоит теперь на пристани, может быть, плачет, а, может быть, глаза ее сухи, щеки рдеют, и внезапно вырывается из груди крик, потому что «Афонсо де Албукерке» накрыли залпом и сейчас же — вторым, хлопает в ладоши кое-кто из стоящих в скверике, где сейчас появились оба старика, как это легкие их выдержали такую нагрузку, как сумели они добраться сюда так скоро, живут-то они в глубине квартала, но, конечно, оба скорей бы померли, чем пропустили такое зрелище, хотя, чтобы не пропустить такое зрелище, пришлось бы и помереть. Все это похоже на сон. «Афонсо де Албукерке» движется медленно, должно быть, снаряды повредили ему какой-нибудь жизненно важный орган — машинное отделение или руль. Пушки форта Алмада продолжают вести огонь, «Афонсо де Албукерке», кажется, отвечает, но наверное сказать нельзя. Откуда-то из этой части города доносятся орудийные залпы — более мощные и с большими интервалами. Это — с форта Алто-до-Дуке, произносит кто-то сведущий, теперь им конец, не выберутся. В эту минуту начинает двигаться еще один корабль — это эсминец «Дан», ясное дело, кому ж еще — прячась за дымом из собственных труб и держась вдоль южного берега, чтобы избегнуть огня с форта Алмада, ага, если его избежит, то от Алто-до-Дуке не скроется, снаряды рвутся в воде, недолет, а вот и накрыли, прямое попадание, на мачте «Дана» — белый флаг, сдаются, но обстрел продолжается, корабль идет с сильным креном на левый борт, вывешивая более пространные сигналы о капитуляции в виде простынь — или это саваны? — конец, «Бартоломеу Диас» не успел даже сняться с якоря. Девять пополуночи, сто минут минуло с того, как все это началось, утренняя дымка уже рассеялась, освобожденно сияет солнце, сейчас начнется охота на тех моряков, кто попрыгал в воду. С этой смотровой площадки смотреть больше не на что. Еще появляются припозднившиеся зрители, ветераны рассказывают им, как было дело, Рикардо Рейс садится на скамейку, а чуть погодя к нему подсаживаются и двое стариков, которые, само собой разумеется и без слов понятно, желают завести беседу, но сеньор доктор не отвечает, а сидит с опущенной головой, словно это он хотел выйти в море, а попался в сети. Покуда взрослые разговаривают — все менее и менее оживленно — мальчишки принимаются играть в чехарду, девочки — распевать: Не плыви в море, Тоньо, там потонешь, Тоньо, ай, Тоньо-Тоньо, бедолага Тоньо, и, хотя брата Лидии зовут иначе, по части бедолажества разница невелика. Рикардо Рейс поднимается со скамейки, жестокосердые старики уже не обращают на него внимания, зато проходящая мимо женщина жалостливо обронила: Бедненькие, явно имея в виду моряков, но для него это доброе слово было как ласковое прикосновение — будто его нежно погладили по волосам — с чем он и вошел к себе в дом, растянулся на незастеленой постели, прикрыл глаза рукой, чтобы поплакать без помехи и всласть, глупые слезы, что ему до этого морского мятежа, мудр тот, кто довольствуется созерцанием жизни, тысячу раз повторял он себе эту формулу, какое значение имеет восстание для того, кому безразлично, что один победил, а другой проиграл. Рикардо Рейс встает, завязывает галстук, направляется к выходу, но, проведя рукой по лицу, чувствует отросшую щетину, нет необходимости смотреться в зеркало, чтобы удостовериться — в таком виде он себе не понравится: лицо цвета соли с перцем, седые волосы лоснятся, возвещая близкую старость. Кости уже брошены на стол, карта побита козырным тузом, как ни спеши, все равно не успеешь спасти отца от петли, все эти речения помогают смертным сносить решения судьбы, а раз так, то идет Рикардо Рейс мыться и бриться, внимательно следит за тем, как скользит лезвие по коже, он обычный человек, простой человек и во время бритья думает только о том, что надо будет отточить и направить бритву — кажется, зазубрилась. В половине двенадцатого он вышел из дому, направляясь в отель «Браганса», ничего странного в том, что давний постоялец, обретший в нем приют не на одну ночь, а на целых три месяца, неудивительно, говорю, что постоялец, которого так славно обслуживала одна из горничных, брат которой участвовал в мятеже, о чем он, кстати, от нее же и узнал: Ах, сеньор доктор, у меня брат матрос, плавает на «Афонсо де Албукерке», так вот, вполне естественно, что постоялец этот зайдет справиться, разузнать о ней: Бедняжка, каково ей пришлось, есть люди, отроду несчастные.
Шмель над дверью прогудел хрипло или просто запомнился другой звук. Паж поднимает над головой погасший шар, а, между прочим, во Франции тоже были такие пажи, он просто не успеет узнать, откуда этот явился, на все времени не хватит. На площадке лестницы возник Пимента — собирается спуститься, думая, что вошел постоялец с багажом, и стоит в ожидании, еще не узнал, а может, и забыл, столько лиц мелькает перед гостиничным коридорным, да и контражур опять же, в таких случаях всегда следует принимать в расчет контражур, однако вошедший, хоть и идет с опущенной головой, уже так близко, что исчезают последние сомнения: А-а, да это сеньор доктор Рейс, как поживаете, сеньор доктор. Здравствуйте, Пимента, скажите, эта горничная, как, бишь, ее, а! Лидия, она здесь? Нет, сеньор доктор, нет ее, ушла и по сию пору не возвращалась, брат ее, кажется, замешан в мятеже, и не успел еще Пимента произнести последнее слово, как появился на площадке управляющий Сальвадор, и все началось сначала: Ах, сеньор доктор, как я рад вас видеть, Пимента же произнес то, что и без него было известно: Сеньор доктор желал видеть Лидию. Ах, Лидию, но Лидии нет, может быть, я могу быть вам чем-то полезен? Да нет, я хотел всего лишь узнать, что там с ее братом, она говорила, что он служит на флоте, вот я и пришел помочь, как врач. Понимаю, понимаю, сеньор доктор, но Лидии нет, ушла, как только стрельба началась, и до сих пор не вернулась, говорит Сальвадор с улыбкой, он всегда улыбается, предоставляя требуемые сведения, потому что он — заявляем в очередной и последний раз — хороший управляющий, даже если есть причины для недовольства бывшим постояльцем, который завел шашни с горничной, завел, да и продолжает с ней путаться, а теперь вот, пожалуйста вам, является с невинным видом, но если думает меня обмануть, сильно обманывается. А куда бы она могла пойти? — спрашивает Рикардо Рейс. Кто ж ее знает — может быть, в министерство военно-морского флота, может быть, к матери побежала, а то и в полицию, без полиции в таком деле уж наверняка не обойдется, но вы, сеньор доктор, не беспокойтесь, если угодно, я ей непременно передам, что вы были и справлялись о ней, она потом к вам зайдет, и снова улыбнулся Сальвадор с видом ловца, увидевшего, что поставленный им капкан уже ухватил добычу за подколенку, но Рикардо Рейс ответил: Да, пусть зайдет, вот мой адрес, и вывел на листке бумаги ненужные слова и цифры, раздосадованный же этим ответом Сальвадор угасил улыбку, тем паче, что со второго этажа спускались, ведя оживленную беседу, двое испанцев, и один из них спросил: Señor Salvador, los ha llevado el Diablo а los marineros, Si, don Camilo, los ha llevado el diablo а los marineros, Bueno, entonces es hora dе decir arriba España, viva Portugal, Arriba don Camilo [75] , а Пимента добавляет: Ура! Рикардо Рейс спустился по лестнице, прогудел ему вдогонку шмель, в былые времена брякал на двери колокольчик, но тогдашние постояльцы были недовольны и уверяли, что это напоминает кладбищенские ворота.
[75] Дьявол унес этих моряков, сеньор Сальвадор? — Унес, дон Камило. — В таком случае пора воскликнуть: «Испания, воспрянь!», «Да здравствует Португалия!». — Воспрянь, дон Камило (исп.).
Лидия так и не появлялась. Ближе к вечеру Рикардо Рейс вышел купить газету. Быстро просмотрел заголовки на первой странице, продолжения статей на двойном вкладном листе и, наткнувшись на: Погибли двенадцать моряков, а дальше шли имена и возраст: Даниэл Мартине, двадцать три года, замер с развернутой газетой в руках посреди улицы, посреди полнейшего безмолвия — город застыл или двинулся на цыпочках, прижав палец к губам, но потом звуки вернулись с новой, оглушающей силой, взвыл автомобильный клаксон, загомонили продавцы лотерейных билетов, заревел мальчишка, которого мать оттаскала за уши: Еще раз такое увижу — останешься без сладкого. Лидия не ждала его дома, и ничто не указывало, что она побывала здесь в его отсутствие. Уже почти ночь. Сообщает газета, что арестованных доставили в Митру, а убитых, среди которых имеются неопознанные, — в морг. Лидия, наверно, разыскивает брата или вместе с матерью оплакивает великую и невосполнимую утрату.
И тогда раздался стук в дверь. Рикардо Рейс побежал открывать, уже простирая руки, чтобы принять в объятия плачущую женщину, но на пороге стоял Фернандо Пессоа. Ах, это вы. Вы ждали кого-нибудь другого. Если вам известны недавние события, вы легко сообразите, что я ждал не вас, помнится, я рассказывал, что у Лидии есть брат, который служит во флоте. Он погиб? Погиб. Они вошли в спальню, Фернандо Пессоа присел в изножье постели, Рикардо Рейс — на стул. Стало совсем темно. Так прошло полчаса, было слышно, как выше этажом мерно стучит маятник. Странно, подумал Рикардо Рейс, я не помню этих часов или услышал их в первый раз и забыл. Руки Фернандо Пессоа сложены на колене, пальцы переплетены, голова опущена. Не меняя позы, он произнес: Я пришел сказать — мы больше не увидимся. Почему? Мое время истекло, помните, я говорил, что мне отпущено только несколько месяцев. Помню. Ну, так вот, срок минул. Рикардо Рейс подтянул узел галстука, надел пиджак. Взял с тумбочки «Бога лабиринта», сунул книгу под мышку, сказал: В таком случае, идемте. А вы-то куда? С вами. Вы должны остаться здесь, дождаться Лидию. Я сам знаю, что и кому я должен. Чтобы утешить ее в ее тяжкой утрате. Я ничем не могу ей помочь. А книга-то вам зачем? Я так и не успел дочитать ее, хотя времени было в избытке. Больше времени у вас не будет. Теперь времени будет сколько угодно. Вы ошибаетесь, умение читать — это первое, чего вы лишитесь. Рикардо Рейс раскрыл книгу и увидел непонятные значки, черные черточки, грязную страницу. Да, читать трудно, сказал он, но я все же захвачу ее с собой. Зачем? Избавлю мир хоть от одной загадки. Они вышли из дому, и Фернандо Пессоа еще заметил: Шляпу не взяли. Вы лучше меня знаете, что там шляпы не носят. Они постояли на дорожке в саду, поглядели на бледно светящуюся реку, на угрожающе нависшие горы. Что ж, идем, сказал Фернандо Пессоа. Идем, сказал Рикардо Рейс. Адамастор не обернулся, чтобы взглянуть на них, ему казалось, что уж на этот раз он сумеет издать громовой крик. Здесь, где кончается море и ждет земля.