Год спокойного солнца
Шрифт:
— Разберитесь там, Кирилл Артемович, и приступайте, времени у нас нет. — Повернулся к американцам: — Пионеры приехали посмотреть. Наверное из соседнего колхоза. Сейчас там все приготовят и начнут бурение, а я вам пока объясню суть того, что намечено осуществить на пастбищах колхоза «Захмет». — Он еще раз недовольно посмотрел на столпившихся вокруг Сомова рабочих и перевел взгляд на простор пустыни, рукой поведя, чтобы внимание Пэттисона к нему привлечь. — Перегрузка пастбищ приводит к последующему выветриванию, обарханиванию, ветровая эрозия превращает пастбища в мертвую пустыню…
— Да-да, — быстро вставил Пэттисон, — это самое страшное — мертвая пустыня.
— Вот этого мы и не хотим допустить, — сказал Казаков
— О, йес! — с улыбкой закивал Фрэнк.
— Вот по такой схеме строим мы в этом колхозе систему водопойных сооружений. Здесь, под этим саксаульником, расположена довольно мощная линза пресной, почти не минерализованной воды. Мы построим механический колодец, оборудуем его насосом, автономной электростанцией, а затем протянем водовод — по той самой спирали, по которой будут гонять отары чабаны. Ну что там у вас? — всем своим видом показывая крайнюю степень недовольства, спросил он Сомова, который как-то робко подошел и ожидал в двух шагах, когда обратят на него внимание.
Не решившись во всеуслышание выложить все, как есть, он сначала какие-то тайные знаки Казакову сделал, а потом наклонился к нему и зашептал на ухо:
— Неувязка, Ата Казакович. Не опозориться бы перед иностранцами…
Еще не поняв, в чем дело, Казаков уже почувствовал, что именно так все будет — опозорятся они перед заморским этим писателем, и покажет он их в своей будущей книге в таком свете, что… Извинившись перед гостями, он взял совсем дружески Сомова под руку и пошел с ним к группе рабочих и школьников, говоря на ходу:
— Удружили, Кирилл Артемович, спасибо. Ну что еще за неувязка? Какая может быть неувязка, если за столько дней предупредили…
— Да вон, — Сомов, как и бригадир давеча, глазами показал на старика, вокруг которого настороженной стайкой сгрудились ученики.
Старик недвижимо стоял изваянием и смотрел на всех строго из-под насупленных седых бровей.
— Что — вон? — не понял Казаков.
— Старик, — развел руками Сомов. — Не дам, говорит, калечить природу. — Сказав это, Кирилл Артемович сразу же, чтобы отмежеваться от этого старика, не попасть с ним в одну компанию, горячо и убежденно добавил: — Явно не в себе. Мы бы его в два счета… да при этих неудобно.
— Сами-то вы в себе? — косо посмотрел на него Казаков и, видя, что к ним Назаров приблизился, добавил: — Останьтесь, я сам поговорю.
По мере его приближения дети плотнее приникли к своему наставнику, даже заступили его, тот мягко, но властно отстранил их, отвел рукой.
— Здравствуйте, — устало произнес Казаков по-туркменски. — Я главный инженер треста. Что тут у вас происходит?
Усталым своим видом он хотел показать, что не собирается спорить, что дело ясное и протест старика не имеет под собой почвы и что зря они только время теряют. Однако обезоружить таким образом старика ему не удалось, слишком уж воинственно был тот настроен. Может быть, в самом деле не в себе человек, подумал Казаков, когда старик громко, чтобы все слышали его, произнес по-русски:
— Уходите отсюда! Уезжайте на своих машинах, не оскверняйте хоть этот уголок пустыни, оставьте его
— Мне стыдно возражать вам, уважаемый, — сдерживая себя, тихо сказал Казаков; с детства воспитанный в уважении и непрекословии старшим, особенно старикам, он чувствовал себя неловко, но и не возразить не мог. — Наш трест занимается обводнением пастбищ. Мы даем пустыне воду. Как же мы можем осквернять ее? Все это делается на благо народа. И вся техника, которую дает нам государство, служит святому делу. Подумайте, уважаемый, какой пример подаете вы детям. Ведь когда они вырастут, многие станут механизаторами, сами будут строить в пустыне каналы, водохранилища, водоводы…
— Дети на моей стороне, — все так же громко остановил его старик. — Кем бы они ни стали, я не сомневаюсь — любить и беречь свою землю они будут. А вы уходите. Не для того мы возрождали Совгат, чтобы все здесь поели и вытоптали овцы. Пастбищ вон сколько.
— Но вы поймите, уважаемый, — понимая уже, что без толку продолжать этот спор, все так же тихо сказал Казаков, — есть утвержденный проект, на него затрачены деньги…
— Вот-вот, — вдруг засмеялся старик, — о деньгах вы только и думаете. Дай вам волю, вы ради денег всю красоту земли под нож бульдозера пустите, под топор, под пилу… А растения только в ботаническом саду оставите, чтобы не забыть, как все это было раньше на земле отцов. Зверей же и птиц — в клетки, в зоопарк. Приведете своих детей, покажете: вот змееяд… А змееяд, между прочим, в этом саксаульнике гнездится, редкая птица. Сейчас уже редкая, а после того, что вы здесь наворочаете своими машинами, и вовсе исчезнет. Да от вашего шума, грохота, от запаха бензина все животные, все птицы и насекомые, все живое бросит свои родные места и кинется кто куда. А куда? Вы об этом подумали? Куда им кинуться, где спасенье найти? Нет, не на благо, а во вред вы поступаете, во вред. Я без ноги, а коляску свою вон где оставил, дети велосипеды побросали, чтобы тихо сюда войти, — горько проговорил он и отвернулся.
— Ладно, — вздохнул Казаков, — оставим это. Не время сейчас для дискуссий. Вы кто?
— A-а… Простите, забыл представиться. Учитель, пенсионер. Гельдыев моя фамилия, если жаловаться захотите.
— Ну вот, — с упреком проговорил Казаков, — учитель, а против технического прогресса.
Он давно бы прекратил ненужный этот разговор, но стыд мешал ему вернуться к Пэттисонам, и он все медлил, все пререкался со старым учителем, еще больше стыдясь и проклиная себя и Сомова, и этого старого человека, для которого пусть дорогой его сердцу, но все-таки ничтожно маленький уголок земли заслонил все на свете — в том числе и те большие и важные дела, которыми занимался он, Казаков, и все эти люди, собравшиеся здесь и бестолково толпящиеся теперь вокруг, не знающие, как поступить, что предпринять, и тоже испытывающие стыд и неловкость. Но вернуться к микроавтобусу, где ждали его иностранцы, было необходимо, и, пересилив себя, попробовав придать своему лицу выражение обычной деловитости и спокойной уверенности, Ата отвернулся от Гельдыева, встретился глазами с Кириллом Артемовичем и распорядился, действительно, как ему показалось, без раздражения и суетливости:
— Перебросьте технику на другой участок, а здесь потом разберемся. — Уже возле гостей с улыбкой пояснил: — Оказывается, что-то здесь юннаты делают, пионеры, а они всегда впереди.
Видимо, с помощью переводчика Пэттисон что-то уже понял в этой истории, потому что сразу же спросил:
— Что же вы теперь будете делать? Что предпримете?
— А что, — как можно беспечнее ответил Казаков, жестом приглашая их в машину, — наведем справки в Академии наук, если в самом деле этот саксаульник имеет научную ценность, придется, видимо, менять проект. — Он поискал глазами Сомова, но тот уже бежал, увязая в песке, к микроавтобусу и, запыхавшись, втиснулся между сиденьями, пробираясь в задний ряд. — Можно ехать?