Год зеро
Шрифт:
Сейчас, однако, он уверенно шел вперед, оставив далеко позади своих тюремщиков. По обоим краям вади [38] громоздились утесы столовых гор. Сюда, на такую глубину, не проникает солнце. Далеко на горизонте угадывалось что-то вроде пустыни. Она манила, но куда вела, знал один только Бог.
Сам он никогда не видел снега, и тот привел его в ужас, холодный и уж конечно красивый, но такой обманчивый. Под чистой, безмятежной поверхностью скрывались камни, которые ускользали из-под ног, приводя его в замешательство. Белизна предполагала чистоту, однако лес, по которому он шел, был черный и обуглившийся. Деревья напоминали копья. Раскопав под ногами снег, он обнаружил, что земля
38
Вади — арабское название сухих русел рек и речных долин временных или периодических водных потоков (заполняемых, например, во время сильных ливней). (Прим. ред.)
Всякий раз оглядываясь назад, беглец видел свой кровавый след: если захотят, его легко найдут. Все логично. Они с самого начала жаждали его крови. В предыдущей жизни, а теперь и в этой.
Их иглы высасывали из него кровь. И помогали отмерять время — интервалами между обходами. Иглы всего лишь жалили, но издевательства над его телом становились все более жестокими. Его плоть и кровь принадлежали не одному ему. Хотел он того или нет, он был частью всепожирающей вселенной. Но в прежней жизни он, по крайней мере, мог с определенной степенью свободы распорядиться частями своего тела. Как ни ужасна была его смерть, он некоторым образом участвовал в собственном уничтожении. В новой неволе он был отданным на заклание животным, его вены раз за разом вскрывали для кровавых жертвоприношений.
День и ночь хозяева держали его в железном плену. Кал и моча стекали сквозь отверстия в железе. По металлическим трубам поступала питьевая вода с привкусом железа. Даже свет заключили в стеклянную колбу и одели в железную сетку. Оказывается, преисподняя — неплохо освещенное место. Всюду, куда ни повернись, он видел на металлических стенах свое четкое отражение.
Он знал, что умер и это загробная жизнь. Удивительное дело: он не обнаружил ни малейшего доказательства собственной смерти — ни шрамов, ни атрибутов похорон, лишь воспоминания. С момента, когда он очнулся здесь, память обрела невероятную мощь и жадно пожирала все, связанное с его предыдущей жизнью. Он стал забывать свою семью, и друзей, и страну. Синее небо, вкус хлеба, голос поющей женщины — воспоминания об этом словно подернулись дымкой.
Он потерялся в собственной темноте — в аду, созданном им самим. И все из-за того, что он отверг Бога. Но сначала Бог оставил его, а он не смог свыкнуться с этим. После такой любви и преданности его ввергли в позор и страдания. Он роптал. Что же это за Отец? Хотя, если подумать… то был его грех.
По сравнению с воспоминаниями о его ужасной смерти снег, резаные раны и жуткая сумятица в мыслях были едва ли не желанным отвлечением от тяжких дум.
Только во время побега он наконец увидел мельком окраину их империи. Весь город был из стекла, металла и проводов. Лед свисал с крыш, как волчьи зубы. Дороги сотканы из ночной тьмы. И свет! Такой свет! Их могущество было ужасающим. Они раскрыли тайны земли, научились превращать железо в серебро и выращивать стекло огромными листами. И тем не менее вид их замерзшего города доставил ему страшное удовлетворение.
Он стал думать, что его загробная жизнь — это мир без истории, наказание без прошлого или грядущего. Так и будут они отныне и вовеки открывать и закрывать железную дверь его клетки и отбирать у него кровь. Вид их города возродил в нем ощущение некоего движения вперед. Он убедился, что время по-прежнему существует. Сменялись поколения. В его дни Сыновья Тьмы жили в сказочных городах из мрамора. А эти были как Сыновья Света. Наверное, они вышли победителями в великой войне.
Все расы праотца Адама собраны здесь — все цвета кожи, любая форма глаз. Это тоже поражало и восхищало его: земные стада, собранные вместе. Так напоминает Рим и в то же время не похоже на него. Они были его врагами, но не дьяволами, во всяком случае не более, чем римляне. В этом заключалась ужасная правда. Его хозяева не питали к нему злобы.
Когда он вырвался и бросился наутек, они кричали на него и лица их искажал страх. Он не увидел на них следов ненависти. Дьяволы не ведают страха. Значит, это были люди, такие же, как все. Он напугал их тем, что на мгновение создал хаос. Он был как лев, вырвавшийся из клетки в толпу. Он понял, что они отвратительно обращались с ним не потому, что хотели его наказать. Для них он был просто диким животным.
Он весь дрожал, горячее дыхание вырывалось паром. Беглец прислушался, не гонятся ли за ним, но все было тихо. Он слышал только собственное дыхание и стук сердца. В лесу не пели птицы — их не было. Солнце не светило — не было неба. Он поднял глаза к пустому серому своду над головой — свет увядал. Близилась ночь. В душе шевельнулась надежда. Может, они откажутся от дальнейшей погони.
Надежда придала сил, и он углубился в каньон. Он страстно желал — не свободы, а изгнания. Если б только его оставили в покое, позволив блуждать по этой мертвой белой пустыне, он бы охотно принял такие тяготы. Муки голода были даже сильнее, чем боль в желудке. Всем своим существом он жаждал возродиться к новой жизни. Питаться крапивой, спать со змеями и обмывать раны водой с песком. Он был готов вынести любые лишения и повторить великий цикл его народа: плен, исход, возрождение.
«Отец, — молил он. — Прости меня!»
Он всегда старался исполнять свой долг: прислушивался к велениям сердца, постился. Делал то, что, как он полагал, ему было предначертано совершить. И снег этот напоминал пустыню, нетореную и в то же время изобилующую тропами.
«Сделай так, чтоб меня потеряли и я обрел бы себя вновь. Избавь меня от врагов моих».
Высоко, на краю голого утеса, клон увидел деревню. Он остановился среди снегов, почти уверенный, что это мираж, ниспосланный, дабы приумножить его страдания. Отсюда, со дна ущелья, виднелись лишь верхушки разрушенных построек, напомнивших ему о доме.
Эти места показались ему знакомыми. В Кумране и всюду вдоль берегов Реки и Моря пещеры были его привычным убежищем. Там он любил забираться в маленькие ниши в скалах. Беглец смахнул снег из-под ног и обнаружил выбитую в скале лестницу, идущую почти вертикально вверх к выступу в ста футах от земли. Он опоясывал стену, нависая с небольшим уклоном на полпути от дна каньона до вершины плато.
Заканчивался выступ тупиком. Там примостилось несколько строений. Они были больше и древнее, чем казались снизу. Дома в полном упадке, без крыш, без окон. Уже много поколений здесь никто не жил, однако обваливающиеся стены кто-то пытался подправить, залатать свежим известковым раствором. Значит, в этой древности крылось что-то особенное. Зачем бы иначе кто-то стал тратить время на восстановление рухнувших стен?
Здесь были спальные помещения и костровые чаши, высеченные в камне желоба для стока питьевой воды. Отсюда, с высоты, хорошо были видны далеко внизу террасы, которые прежде занимали поля. Если это древняя сторожевая застава, как когда-то Масада [39] , где та дорога, которую она охраняла? Почему ее построили именно здесь — в отдаленном каньоне? Наверное, в этой заброшенности была своя притягательность. Быть может, как и Кумран, деревня служила прибежищем ха-эдах, религиозной общины. Но с первого взгляда она скорее напоминала обыкновенную деревню, а не крепость или монастырь.
39
Масада — древняя крепость у юго-западного побережья Мертвого моря, в Израиле. (Прим. ред.)