Год жжизни
Шрифт:
Потянулись с гор обратно в города горнолыжники. Многие друзья возвращаются, звонят… Праздники закончились. Дочь пошла в школу даже с радостью. Устала от безделья, соскучилась по своим.
Я же продолжаю медленно, но неотступно двигаться к финалу своей новой книги.
Последние два дня были наполнены сильными и, в основном, тяжёлыми переживаниями. Даже ЗДЕСЬ промелькнули безобразные тени злобных и совершенно безбашенных людей. Много я удалил мерзостей за эти два дня. Кого-то безжалостно «забанил». Я уже не раз говорил и повторю ещё раз: считаю, что я заработал себе право общаться с теми людьми, с кем хочу.
Ещё в течение последних двух дней кое кто упорно напоминал мне, что плохих людей нету, что, мол, всех людей надо пожалеть и попытаться понять. Может
Если кто-то думает, что я не встречался в жизни с вероломством, жестокостью, безразличием и другим человеческим ужасом, то сильно ошибается. Но эти стороны человеческой природы не являются предметом моего жизненного и художественного интереса. Мне вообще не интересен «враг», как таковой. Я знаю так много умных, сильных, трудолюбивых людей, которые очень сложно живут, которые страдают от одиночества или страдают от неразделённой любви, которые запутались, которые, не желая того, мучают своих близких и сами мучаются. Т. е. людей, у которых нет внешнего врага, но которые живут очень не просто. Но продолжают и продолжают переживать, желать счастья, мучиться, влюбляться, разочаровываться и опять на что-то надеяться. Вот такие люди меня интересуют. Я, наверное, сам такой.
Натолкнулся на комментарий, где кто-то сказал, что, мол, раньше в Интернете в основном существовали и писали личности, было с кем пообщаться, а теперь, мол, Интернет «опопсел». Прочёл я это высказывание и тут же захотел ответить. И появилось у меня, на мой взгляд, забавное высказывание: если разобраться, то «опопсело» всё! Даже космос! Космос «опопсел». Раньше там летал Гагарин, а теперь…
Что с этим делать? Не «попсеть» самим.
Например, один из маленьких способов борьбы с «опопсением»: не посылать друзьям по случаю праздника эсэмэски с дурацкими стихами.
На родные сибирские просторы идут страшные холода. Об этом уже два дня говорят СМИ. А я отлично помню, как зимой по утрам прислушивался к радио в надежде услышать, что температура очень низкая, и отменены занятия в школах. Помню, если мороз был ниже тридцати, отменяли с 1-го по 4-й классы, если ещё ниже — с 1-го по 7-й. Когда такое случалось — это был праздник, ведь я уже готовился идти в школу, а тут такое счастье по радио объявляли! Чаще всего я ехал в кино, на 10-часовой сеанс. Правда, его тоже могли отменить из-за морозов, и когда такое случалось, это был облом. Ну а на коньках при подобной температуре кататься невозможно, коньки почти не скользят…
А сейчас у меня перед домом зеленеет газон, в Калининграде тепло и влажно, и мне это нравится. Но ненадолго хотелось бы звенящего и неподвижного мороза.
Занялся тем, что пишу небольшую статью о Гене Бачинском. Пишу о его феномене в контексте современной культуры — скорее для себя, а не для какого-то конкретного издания.
Мне задают много вопросов по поводу писательского труда и при этом просят рецептов, как быть молодым авторам, которых никто не знает, кому отправлять рукописи, как выходить на издателей.
Совершенно не представляю, что нужно делать, у меня нет такого опыта: я был уже известным театральным деятелем, когда вышла моя первая книга, — по инициативе издателей.
Думаю, что это страшный и трудный путь. Не представляю себе, что должно случиться, чтобы кто-то в сегодняшнем мире захотел издать чей-то текст, если автор совершенно не известен. Есть, конечно, литературные конкурсы и премии, и я знаю счастливые случаи, когда побеждали действительно неизвестные и действительно талантливые. Но это такая редкость! Не думаю, что имеет смысл посылать в издательство рукопись, а потом чего-то ждать. Я в это совершенно не верю. Не верю в то, что при сегодняшнем состоянии дел художественное произведение в отрыве от человека само по себе может быть кем-то обнаружено, кто-то сможет разглядеть, почувствовать, а главное, — захотеть это произведение печатать, издавать, продавать. Очень важно обеспечивать свой талант и свои произведения ещё и приличным поведением, то есть быть контактным, интересным, внимательным, приятным.
Но как войти в литературное пространство — не представляю. Очень страшный мир. Главный мой совет: не посылать свои рукописи издателям или каким-то известным писателям. А если всё же послали, то сильно не ждать ответа. Это ожидание может убить и уже убило немало беспечных людей. Есть большая опасность, при попытке стать писателем, превратиться из нормально живущего человека в несчастного, отвергнутого и одинокого.
А ещё нужно очень надеяться на везение. Я-то догадываюсь, что мне здорово повезло. А ещё, гораздо приятнее считать и ощущать себя человеком удачливым и везучим, чем человеком работящим (улыбка).
Со мной нечасто это случается, но я сегодня собой доволен. Закончил большой кусок романа, который шёл с большим трудом. Перечитал и доволен. Я, когда хорошо поработаю, позволяю себе выйти вечером в город, заезжаю в один бар, сижу у стойки, болтаю с барменом, они меня уже знают, и выпиваю грамм двести виски. Ну, двести пятьдесят…
У меня много спрашивают про отношение к религии и религиозность. Ничего про это отвечать не буду. Мне нравятся маленькие и старые православные церкви. Мне нравится заходить в Европе в лютеранские и протестантские церкви: нравится слушать орган или хор, нравится, что там можно сидеть. Мне нравится их праздник Первого причастия, когда много веселых, нарядных детей. В мечети или синагоге не был никогда, не случилось. Но про веру и отношения с церковью прошу меня больше не спрашивать.
Ещё меня спросили про мое ощущение школы.
Вчера был забавный и очень приятный эпизод. Ко мне забежал мой калининградский приятель, который старше меня на три года. Он очень весёлый, показно-жизнерадостный, периодически истеричный, периодически депрессивный, то мечущийся, то беспробудно-ленивый… То есть нормальный, слегка за сорок, недавно разведённый парень.
Он зашел ко мне поболтать и попить чаю. А Лена и дочь Наташа разбирали какую-то задачу по математике, про велосипедистов. Задача за 6-й класс. Я в этих делах не участвую никогда, у меня по алгебре и геометрии в аттестате незаслуженные, явно завышенные тройки. Короче, чаю мы не попили, потому что приятель решил помочь разобраться с задачей, и пошло-поехало. Два взрослых человека и двенадцатилетняя девочка шумно, азартно, нервно решали задачу. Были возгласы: «Да кто придумывает эти учебники?! У нас всё было по-другому! Наташа, и у вас в классе дети такие задачи сами решают?!» или: «Да тут явная ошибка в условии, эта задача не решается!». В итоге они её решили и были счастливы вместе, а я с огромным наслаждением наблюдал эту картину. Они были прекрасны.
Школу я никогда не любил и никогда не был в ней счастлив. В первый класс я пошел в Ленинграде. Потом мы вернулись в Кемерово, и там я ходил в 23-ю, 55-ю и, наконец, 21-ю школу, — короче насмотрелся. 21-я была единственная в Кемерове школа с английским уклоном, а наш выпуск был первым. И хотя ненавистных учителей у меня не было, в школе мне никогда не нравилось. Но одного учителя я вспоминаю особо.
Когда мы учились в восьмом классе, нашим классным руководителем стал вернувшийся в нашу школу учитель математики Юрий Григорьевич, несколько лет проработавший в Ливии. Молодой, загорелый, атлетически сложенный, в отлично сидящем костюме, кудрявый, он был похож на похудевшего Джо Дассена. Ещё Юрий Григорьевич ездил на «Волге» и свободно говорил по-французски. Я учился у него очень плохо, можно сказать вообще не учился. А он меня ни разу не упрекнул. Ставил за год тройку, за экзаменационную контрольную, которую я откровенно списал, тоже поставил тройку. Вот его я любил. В нём было всё не такое, как в школе вообще. В нём были свобода, достоинство и сила. Когда мы окончили школу, он пошёл с нами, с четырнадцатью выпускниками в поход: мы сделали два плота и сплавлялись по реке Томи. В том походе мы впервые попробовали портвейн, а Юрий Григорьевич, хотя сам не пил, нам запрещать не стал и не ругался. Сейчас я поражаюсь, как он решился взять на себя такую ответственность: в школе даже не знали о том, что четырнадцать зелёных мальчишек и девчонок плыли по реке на плотах двести километров…