Год жжизни
Шрифт:
Недавно пересматривал «Рубашку» и отчетливо вспомнил, как писал этот роман. Тогда я был ^очень-очень счастлив, и сам процесс меня радовал невероятно: это был новый, неизведанный процесс вхождения в профессиональную литературу, и было много неизведанных ощущений от писательского труда. А теперь я вижу в тексте «Рубашки» признаки и отголоски того счастья. Это очень счастливый текст. Хотя также вижу, насколько тогда был беспомощным и неоснащённым писателем. Но счастье там прорывается, а это важнее.
Расскажу свою любимую историю, связанную с романом «Рубашка». Понять её могут только те, кто читал. В романе герои играют в Хемингуэев, в тексте есть подробное описание этой игры. Были вопросы, придумана ли эта игра или она существовала в
Так вот, несколько лет назад в Новосибирске я встречался с читателями в книжном магазине. Было довольно много людей, я подписывал книжки, и среди прочих подошел ко мне парень близкого возраста, но всё-таки помладше, хорошо одетый. Он попросил меня подписать три книги «Рубашка». Главным в его облике было то, что на лице были следы сильных побоев. Очевидно, дней пять-семь тому назад попал в переделку: синяки уже позеленели и пожелтели, но досталось ему серьёзно. Я подписал книги, не удержался и спросил: «Дружище, что же с вами случилось? Откуда такие раны?» А он ответил, улыбаясь не вполне зажившими губами: «Знаете, мы тут в прошлую субботу с другом решили поиграть в Хемингуэев, но немножко перебрали и неожиданно дали Ремарков». Мы подружились тогда с этим парнем. И я понял, что грань между Хемингуэем и Ремарком тонкая, но чреватая.
Два дня уже в Калининграде фантастическая погода: солнце. Вчера полгорода выезжало к морю, в Светлогорск. Люди гуляли по променаду. Красота!
Часто объясняю урождённым калининградцам, что для меня как для сибиряка такая погода в разгар зимы, и ещё долгая весна с цветением яблонь, слив, вишен, каштанов и прочего, с подснежниками на клумбах в феврале, а осенью — с падающими на крышу большими яблоками, с удивительными дюнами, соснами и морем, до которых можно доехать за сорок минут… — всё это никогда не будет для меня нормальным и обычным, а останется чудом расчудесным.
Вроде не к месту вспомнилось, как вернулся со службы и в первый раз за три года сел на унитаз, которых на флоте нет: ощутил его под собой как чудо. Я ощутил тогда, что цивилизация и её достижения прекрасны.
Меня часто просят поделиться своими музыкальными или литературными пристрастиями. Я это делаю иногда, очень редко и очень осторожно. Бессмысленно высказывание, что о вкусах не спорят. Если вникнуть в суть любого спора, он всегда в итоге только о вкусах. Не хочу и не могу сообщать о своих пристрастиях, потому что бережно отношусь к отношению к моим книгам и спектаклям. А вдруг выяснится, что писателя, который нравится мне, вы на дух не переносите. Или напротив, я скажу, что терпеть не могу того или иного музыкального деятеля, а он — ваш любимый исполнитель. Скажу неосторожно, что писателя Минаева читать не смог по причине неспособности читать глазами такого уровня литературный текст, а он, может быть, кому-то глаза на жизнь открыл. Раз — и осадочек остался!
При этом мои пристрастия и вкусы — это частное дело. И то, что нравится мне — ничуть не важнее того, что нравится вам.
Я помню полученный от вас сильный, искренний и эмоциональный упрек в том, что про Гену Бачинского я высказался, а про смерть Абдулова — нет. Это связано с тем, что сказано выше. Ровно так же, как все, я — рядовой зритель, слушатель и читатель. Я не был знаком ни с ушедшим любимым Абдуловым, ни с чудесным и любимым с детства Игорем Дмитриевым. И со многими, многими другими тоже, хотя любил их роли с детства, как все. Как-то я объяснил Михаилу Андреевичу Глузскому, с которым за пару лет до его смерти у нас сложились очень тёплые отношения. И он, и я тогда играли спектакли в одном театре… Он попросил меня относиться к нему с меньшим и не таким подчеркнутым почтением. А я ему тогда сказал: «Не могу, Михаил Андреевич! Я из Кемерова, я вас на экране увидел раньше, чем побывал в Москве и увидел Кремль. Вы для меня — часть русской культуры». Моё отношение к писателям, артистам, музыкантам, которых знаю и люблю с юности, осталось прежне-почтительным. И о них в связи с их триумфом или кончиной есть кому говорить: коллегам и друзьям. А я, как и все остальные, почтительно и смиренно слушаю.
Песня «На заре» наконец готова. Мы честно приобрели на неё права у группы «Альянс», и теперь каждый, кому интересно, может бесплатно её скачать. Только у всех, кто над ней трудился, большая просьба: если захотите с кем-то поделиться песней, давайте на неё ссылку, не посылайте файл. Эта просьба связана с тем, что нам интересно и важно знать, сколько людей её скачало и послушало.
Лично я посвящаю эту песню Гене Бачинскому. Он первый поставил в эфире нашу первую совместную работу с Ренарсом, ему нравилось то, что мы делаем. Он знал, что мы работаем над песней, и ждал её…
Не так уж часто удаётся испытать совершенно новые, особенно связанные с профессией ощущения. Но то, что я испытал вчера вечером и ночью — совершенно новое… Не помню, когда я так волновался в последний раз. Я читал и читал отклики на песню, отходил от компьютера, снова возвращался. Понимал, что её кто-то слушает именно в данный момент, а я в этот момент дома… Пока не могу сформулировать свои ощущения. Но это новая форма профессионального счастья.
А ещё для меня важнейшим культурным переживанием является то, что я прикоснулся к песне, которая была созвучна с моей юностью.
Года три тому назад я услышал из проезжающей машины «альянсовскую» «На заре». Помню, встал тогда посреди улицы как вкопанный: я не слышал песню со времен юности, и меня накрыло. Тогда же я понял, что хочу, чтобы какой-то сегодняшний юный и чувствительный человек мог пережить мои давние ощущения. А те, кому приблизительно столько, сколько мне, могли вспомнить их снова. Я объяснил свою идею Максиму Сергееву, но тогда я хотел, как это теперь часто делается, просто взять оригинал песни и использовать припев. Но Максиму моя идея показалась неинтересной творчески, а потом ещё и выяснилось, что это технически невозможно, потому что у «Альянса» нет записи музыки и голоса по отдельности: такие были тогда времена. Мне долго казалась моя идея невыполнимой, а Ренарс Кауперс в Риге в это время ни о чем даже не подозревал. И как-то ночью мне пришло в голову: есть же Ренарс! И теперь уже есть и песня.
Для того чтобы представить в ЖЖ песню, мы — Максим Сергеев, Ренарс и я — собрали наши юношеские фотографии, чтобы можно было посмотреть на то, какими мы были в юности. У меня совсем мало фотографий того периода, почти нет. Но пока рылся в семейных альбомах, нашел два снимка, которые сам никогда не видел. Они меня потрясли. Их сделал мой отец, ночью. Я не мог уснуть, потому что утром уходил в армию. Я не знал тогда, что попаду на три года на флот. Я не знал, что это моя самая последняя ночь безмятежной и ещё ничего не знающей юности. Я тогда даже не очень боялся, просто какие-то сильные предчувствия переполняли и тревожили. Я помню, как отец меня фотографировал, но снимков не видел, а увидел лишь спустя почти двадцать четыре года. Сидел, смотрел на них… Не могу говорить.
Вернулся я со службы с совсем другими глазами. А на этих снимках последние часы нетронутой жизнью юности.
Как же приятно, нет, радостно и даже счастливо ощущать такое единодушие в комментариях, и со стороны друзей, и знакомых, и даже родителей по поводу песни. Для меня это большое событие.
8 связи с песней один человек, который много меня младше, задал мне интересный вопрос. Он спросил, отношу ли я себя к какому-то поколению. Для него самого этот вопрос непраздный.