Годунов. Кровавый путь к трону
Шрифт:
А неугомонный и деятельный Грозный, зная об отравлении многих, почти что всех ближайших родственников, старался все же избежать пагубного вдовства для его пылкой натуры, поскольку как истинный христианин верил, что только в браке он может избежать грехов блуда и прелюбодейства… Другое дело, что не всегда умел избегать, но всегда верил в таинство брака и его панацею от греховности… Только какие-то тайные силы, зная страстную природу русского царя, ловко и систематично отбирали у него жен… Всех отобрали, или есть такие, кто умер своей смертью?…
После скоропостижной смерти третьей жены Грозного, Марфы Собакиной, дочери новгородского купца, им был заключен четвертый брак – против всех церковных правил – с Анной Колтовской, коломенской дворянкой, как и Марфа. Сам царь мучился от незаконности
Последняя, седьмая, свадьба Грозного с Марией Нагой, дочерью боярина Федора Нагого и сестрой всесильного последнего временщика Афанасия Нагого, была нарочито, с глубоким смыслом сыграна не по царскому чину, но с церковным венчанием. По иронии судьбы, царевич, сын-последыш Грозного и его седьмой (пятой венчанной) жены Марии Федоровны Нагой, родился 19 октября 1581 года, ровно за месяц до гибели царевича Ивана. И дитя этого седьмого брака, царевич Дмитрий Иванович, «третий несчастливец» в династии московских Рюриковичей с подобным именем, считался по церковным правилам незаконнорожденным… Только Грозному, кающемуся после гибели наследника престола Ивана, никто не смел сказать об этом вслух, тем более что царем, несмотря на нездоровье, снова овладела мысль жениться на знатной англичанке из королевского семейства и отъехать в Англию, внушенная когда-то сожженным Бомелием…
В глазах 52-летнего Грозного седьмой брак с юной Марией Нагой, не принимаемый церковью, не мог служить помехой для нового заморского сватовства, поторапливаемого не только желанием поправить пошатнувшееся здоровье жениха, но и военно-политическими причинами. В августе 1582 года царь снарядил в Англию к королеве Елизавете своего посла, дворянина Федора Писемского, с наказом договориться о союзе Руси с Англией против Речи Посполитой короля Стефана Батория и начать дело о сватовстве царя к родственнице королевы, Марии Гастингс.
Посол Писемский дал такое разъяснение английскому двору по поводу того, что его государь женат на момент нового сватовства: «Государь наш по многим государствам посылал, чтоб по себе приискать невесту, да не случилось. И государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь не по себе. И если королевина племянница дородна и такого великого дела достойна, то государь наш, свою отставя, сговорит за королевину племянницу».
Династический брак Грозного с английской принцессой должен был поднять престиж царя и династии московских Рюриковичей, подорванный недавним поражением Москвы в войнах с Польшей и Швецией, и, кроме того, облегчить заключение военного союза Руси с Англией. Грозный, дав задание своему послу расспросить, чем владеет семья Гастингс и будет ли его будущая жена наследницей удельного княжества, надеялся в случае своего вынужденного отъезда в Англию получить вместе с рукой принцессы ее удельное княжество для себя и даже слабого душой и телом престолонаследника Федора… Выходит, совсем не собирался умирать дряхлеющий от тайных болезней царь, даже, наоборот, планировал будущий военный и брачный союз…
Наконец в мае 1583 года Писемскому показали «царскую невесту» Марию Гастингс в саду на открытом месте, чтобы посол мог рассказать о ней царю. «30-летняя принцесса Мария, – доносил в своем послании Писемский, – ростом высока, тонка, лицом бела, глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и долгие…»
Увидевши Писемского после смотра принцессы, королева сказала ему: «Думаю, что ваш государь племянницы моей не полюбит, да и тебе, я думаю, она не понравилась». Посол отвечал с достоинством, как учил царь, и по своему разумению: «Мне показалось, что твоя племянница красива – а ведь дело это становится судом Божьим…»
Окончив дела сватовства, Писемский ту же отправился в Москву с грамотами королевы царю, Елизавета, желая лично видеть Грозного, писала ему: «Наша воля и хотенье, чтоб все наши царства и области всегда были для тебя сотворены; ты приедешь к своему истинному приятелю и сестре…»
Вместе с Писемским отправился в Москву английский посол Боус, который принял на себя весьма сложное королевское поручение. Он должен был добиться, чтобы английские купцы получили право исключительной и беспошлинной торговли с русскими купцами, и в то же время должен был отклонить военный союз Елизаветы с Иваном против его врагов и брачный союз царя и принцессы. В переговорах с боярами Боус неловко пытался откреститься от военного союза, давая понять, что этот союз пока бессмыслен и не принесет никакой пользы для Англии, лучше помирить царских врагов с царем… Когда дело дошло до вопроса сватовства и брака, на прямой вопрос Грозного, согласна ли королева Елизавета выдать за него племянницу Марию, Боус неожиданно ответил: «Племянница королевы княжна Мария по грехам больна, болезнь в ней великая, да думаю, что и от веры своей она не откажется: вера ведь одна христианская…»
Слово за слово, и оказалось, что племянница Мария по родству от королевы Елизаветы дальше всех ее других десяти племянниц, да и лицо Марии было испорчено оспой, чего не увидел или не захотел увидеть посол Писемский. В ответ царь объявил, что не может согласиться на прошение королевы об исключительной торговле, он даст англичанам известные пристанища, но на Печору и Обь англичан за соболями и кречетами не пустит…
В беседе с английским послом Грозный выразил все же твердое намерение послать новое посольство и сосватать себе другую родственницу королевы – «без оспы» на лице и поближе родством «с сестрой Елизаветой». Более того, он даже вышел за рамки куртуазной дипломатической беседы, надменно пообещав Боусу:
– Если сестра Елизавета не пришлет со следующим посольством своей близкой племянницы, по ее усмотрению, то я сам соберусь и поеду в Англию, забрав всю свою казну, и там женюсь на ее родственнице… Какая мне будет по сердцу, из тех, что к королеве по родству поближе…
Боус сообразил, что увлечение Грозного сватовством к английскому двору не подлежит теперь никакому сомнению, как и то, что он не прочь переселиться и лечиться в Англии, если решился отплыть в Лондон со всей своей казной, для чего бы потребовался не один большой корабль… С Боусом, перед его отъездом к себе в Лондон, оставалось согласовать последние детали далекого путешествия, но назначенная на 20 февраля 1584 года встреча посла и царя была отложена из-за болезни последнего…
Когда Грозный царь почувствовал облегчение после приема горячих ванн, то, помня о предсказании астрологов насчет его смерти после полудня 18 марта, он продиктовал предсмертное поручение Борису Годунову: «Егда же Великий Государь последняго напутия сподобися, пречистаго тела и крови Господа, тогда во свидетельство представляя духовника своего Архимандрита Феодосия, слез очи свои наполнив, глаголя Борису Феодоровичу: тебе приказываю душу свою и сына своего Феодора Ивановича и дщерь свою Ирину…» Также царь завещал младшему своему сыну Дмитрию Углич со всеми своими уездами. После объявления своим душеприказчиком Бориса Федоровича Годунова он вызвался в присутствии боярина сыграть партию в шахматы со своим любимцем Богданом Бельским. Царь еще не верил предсказаниям ведунов-астрологов о своей смерти во второй половине дня 18 марта 1584 года, ближе к сумеркам, возможно, предполагая поставить шах и мат несильному шахматисту, но хорошо знающему свое дело распределителю лекарств и ядов для своего любимого государя. Годунов молчаливо взирал на затянувшуюся последнюю партию царя и процесс отравления ядами из рук коварного любимца.
Смерть царя Ивана Грозного была выгодна многим. Не только боярину Годунову с его родичем Бельским, но и боярским партиям Романова Никиты, Шуйского Ивана, думского главы Мстиславского Ивана, а также внешним противникам царства, желающим ослабления и даже падения Москвы…
Когда Годунов и Бельский с «царского крыльца» объявили московскому народу о скоропостижной смерти царя Ивана Грозного, в толпе послышался ропот и недоумение, и тут же родились первые слухи, что «царя отравили». Причем не просто отравили неизвестные отравители, наоборот, «царю дали отраву самые ближние люди», с намеком на главу лекарей Бельского и некогда ответственного за столование кравчего-боярина Годунова.