Годы нашей жизни
Шрифт:
В министерских кабинетах инженер Моргуненков рассказывал, какие доходы может дать канал. Все магистральные линии у казны в руках, устройство оросительной сети отдано помещикам, купцам. Казна им продает воду из магистральных каналов, а они ее продают земледельцам.
— И что бы сказал об этом каховский бурлак? — порой сам себя упрекал Федор Петрович.
Ничего не добившись в министерских кабинетах, инженер направился в другие двери. Он побывал у банкиров, в правлениях синдикатов и акционерных обществ. Он показывал свою схему, излагая идею Днепровского канала. На него смотрели безразличные, скучающие глаза финансовых тузов.
— Вы, милостивый государь, сведущи в деле орошения. Но имеются еще, между прочим, финансовые вопросы. Кто вложит в рискованное дело миллионы? Сколько лет нужно, чтоб построить канал? Жди у Днепра погоды, пока эти деньги вернутся. И стоит ли вообще затевать постройку? Не пострадают ли от этого интересы железных дорог Юга? Банк ведет с ними дела…
Примерно те же слова выслушивали другие инженеры. Одни из них предлагали соорудить в Каховке мощную насосную станцию, чтобы дать воду на восемьсот тысяч десятин, другие — запроектировали насосные станции в Каховке и Козачьих лагерях для орошения 164 тысяч десятин.
На запыленные архивные полки, по соседству с моргуненковским проектом самотечного орошения, легли проекты механического подъема воды из Днепра и подачи ее в степь.
В том самом 1913 году, когда инженер Моргуненков стучался со своим проектом во все двери царских канцелярий и банкирских контор на Невском, Ленин писал:
«Куда ни кинь — на каждом шагу встречаешь задачи, которые человечество вполне в состоянии разрешить немедленно. Мешает капитализм…»
Эти слова и их смысл открылись инженеру Моргуненкову в Великую Октябрьскую революцию. Революция помогла старому инженеру по-новому понять и его любимое ирригационное дело. И в дни, когда за новый мир и за великие идеи шли бои на фронтах гражданской войны, неутомимый изыскатель-ирригатор уже трудился над вопросом орошения водами Амударьи Туркмении, Каракумов.
Уже тогда, на заре Советской власти, Ленин сказал об орошении, что оно пересоздаст землю, похоронит все прошлое.
11
Был 1920 год. Июль. С Урала через всю Россию ехал на Украину красноармейский эшелон. В теплушке молодой сильный голос запевал:
Мундир английский,
Погон французский, —
и вот уже все подхватили:
Табак японский,
Правитель омский.
Красноармеец Иван Максимович Крайнов, свесившись с нар и глядя, как бегают по ладам пальцы гармониста, подтягивал:
Мундир сносился,
Погон свалился.
Крайнов лежал под самым потолком вагона, возле окошка. Оно давно было разбито, и только вверху торчал кусок стекла, неведомо как уцелевший. Иван Максимович увидел на этом почерневшем от пыли стекле свое отражение. Крайнов провел рукой по худому, вытянувшемуся лицу, подкрутил усы. Они старили бойца. Ему еще двадцати пяти не было.
Табак скурился,
Правитель смылся, —
неслось по теплушке.
Бойцы пели о победе над «верховным правителем» Колчаком, армию которого они уничтожили на Восточфронте. Теперь они ехали на помощь Югу.
В теплушке красноармейского эшелона, который направлялся на юг, политрук, развернув напечатанную на толстой красной бумаге газету, читал бойцам о том, как корпус врангелевского генерала Слащева хозяйничает в Каховке.
Это были родные края Ивана Крайнова. Он родился недалеко от Каховки. У отца тогда было полдесятины земли. Маленький сад, который они заложили своими руками, давно перешел в кулацкие руки, и отец батрачил, чабанил, но хлеб в их хате, до самой земли придавленной горем и камышовой стрехой, видели редко.
В 1905 году, когда заволновались деревни вокруг Каховки, отец, Максим Крайнов, произнес гневное слово против помещиков. Это о таких, как он, в июне 1905 года Ленин писал: «В пяти уездах Херсонской губернии идут крестьянские восстания. В последние четыре дня убито до 700 крестьян».
Крайнова со всей семьей тогда погнали на глухие и пустынные берега Сырдарьи.
Ребенком из-за железной решетки вагонного окна Иван в последний раз видел родные места… И вот через пятнадцать лет в красноармейской теплушке ехал он по украинской степи.
Сосед по нарам, из сибирских крестьян, мелом писал буквы на лопате. Пока эшелон двигался на фронт, он учился грамоте. Крайнов, умевший читать и писать, помогал ему.
В узкое окошко теплушки, у которого они лежали, с плакатов, развешанных по всем станциям, смотрел черный силуэт человека в черкеске, кубанке. Лозунги звали: «Помните Врангеля!», «Смерть Врангелю!»
Высадившиеся из эшелона однополчане Ивана Крайнова спешили к Бериславу, где собирались основные силы. Провода уже несли над степью боевой приказ: главный удар нанести в районе Берислав — Каховка и форсировать Днепр.
Вражеские наблюдатели 6 августа не отметили ничего особенного на правом берегу. А между тем весь день здесь кипело боевое напряжение. В камышах и кустарниках саперы, стараясь ничем себя не выдать, делали осмотр нехитрому хозяйству — чинили лодки, рыбачьи ялики, спускали плоты, готовили бревна, доски. Артиллеристы за Бериславом проверяли прицелы. В панорамах орудий им видна была Каховка. Правобережная группа войск приготовилась к бою.
Правый берег будто уснул. Но ночью через плавни пошли разведчики, а на рассвете началось сражение. Слащевцы били из всех своих пулеметов, но на горячий песчаный берег у Каховки уже вступали красноармейцы, форсировавшие Днепр.
Взятая с бою Каховка должна была закрыть Врангелю путь на правый берег и послужить исходной позицией для последнего решающего удара по врагу.
На левом берегу шли бои, с бериславских круч били наши пушки. Гремела канонада, а вокруг Каховки под свист снарядов и пуль сооружали укрепления. И в предрассветный час, когда еще туман висел над местечком, бывшие батраки — активисты каховского комнезама Федор Сикач и Матрена Реутова — вели людей помогать бойцам рыть окопы. Линия за линией Каховку опоясывали траншеи. В свежевырытых окопах рядом с собой Крайнов видел многих каховцев. Разговорились как земляки.