Годы огневые
Шрифт:
Части должны были наступать.
Бойцы ночью заняли исходное положение. Тяжелая артиллерия разрывала мрак ночи полосами огня. Воздух гудел и, казалось, шатался от тяжких разрывов.
Бойцы сидели в окопах, прижавшись к влажным стенкам.
Вдруг в окоп неловко свалился человек, и, когда он поднялся, бранясь за свою неловкость, все увидели, что это Павел Филиппович. Оглядевшись, Павел Филиппович строго спросил:
— Где тут у вас пожилому человеку поспать можно?
— Зачем вы сюда пришли, Павел Филиппович? — упрекнул санинструктора политрук
— Вот, — обиделся Павел Филиппович, — опять вы, товарищ Политрук, недооцениваете медицину.
Подложив под голову зеленую сумку, Павел Филиппович улегся в земляной нише, и вскоре соседи услышали его храп.
…На рассвете наши бойцы пошли в штыковую атаку. И среди воинов оказался Павел Филиппович. Он бежал, тяжело переваливаясь, увешанный сумками, с подоткнутыми за пояс полами шинели.
Когда снаряд разорвался вблизи от него, Павел Фи–липпович присел на корточки, с озлоблением поглядел на свежую воронку и поспешил дальше.
Павел Филиппович работал. Перевязав раненого, он тащил его на спине к перевязочному пункту. Лицо его багровело, он тяжело дышал. На лбу появлялись капли нота, затекая в глаза.
Но когда он разговаривал с ранеными, прежняя добродушная улыбка не покидала его лица.
Склонившись, Павел Филиппович бережно и ловко бинтовал ослабевшего бойца. И такая же добродушная, хорошая улыбка появлялась на лице раненого.
Все дальше и дальше уходили бойцы, расчищая себе путь через вражеские укрепления. Все длиннее становился маршрут Павла Филипповича от перевязочного пункта к месту боя.
Смеркалось. В темном, чадном воздухе пахло гарью и пылью. Павел Филиппович устал. Он был без шинели, ворот гимнастерки расстегнут, лицо темное, пыльное. Он потерял где–то пилотку, сбитую взрывной волной от разорвавшегося снаряда.
Но по–прежнему лицо его оставалось озабоченным. Он выглядел очень занятым человеком, немного сердитым на то, что ему мешают «нормально работать».
Уже совсем смерклось. Красноватая луна плавала в дымном небе. Воронки стали казаться глубокими черными колодцами.
Политрук Гостев лежал в ржавой луже воды, вытекшей из разбитого кожуха пулемета. Павел Филиппович поднял, перевязал раненого и понес его, спотыкаясь в темноте.
Канонада смолкла. Где–то с разных сторон слышалась сухая трескотня перестрелки. Павел Филиппович заблудился, не рассмотрел, в какую сторону нужно идти.
Немецкие автоматчики заметили санитара, блуждающего со своей ношей, и дали по нему несколько очередей.
Павел Филиппович упал. Когда он очнулся, плечо болело так, словно кто–то засунул в рану холодный подпилок и шаркал там. Павел Филиппович с трудом раскрыл сумку и вынул оттуда последний индивидуальный пакет.
Застонал политрук. Павел Филиппович наклонился над ним и увидел свежую кровь на голове политрука. Он поспешно смотал бинт со своего пробитого плеча и стал перевязывать голову политрука. Потом, стиснув зубы, поднялся, подхватил политрука под мышки и, шатаясь, понес его.
Голова горела, в глазах плыли алые пятна. Павел Филиппович
Очнувшись, Павел Филиппович увидел над головой чистое небо, а мимо его лица с легким шелестом скользила трава. Кто–то как будто тащил его вперед. Это раненый политрук ползком нес на себе Павла Филипповича.
Так продвигались они, поочередно неся друг друга, истекающие кровью.
И когда наши бойцы подобрали их, потерявших сознание, руки Павла Филипповича и политрука с трудом удалось разжать. В госпитале кровати Павла Филипповича и политрука поставили рядом.
1941 г.
СОЛДАТСКОЕ СЕРДЦЕ
…В декабре сорок первого года я вместе с группой политработников отправился в одно из подразделений, где должны были вручать бойцам партийные документы. В те трудные для нашей Родины дни было особенно много желающих вступить в ряды коммунистической партии.
Партийные билеты вручали на передовой позиции под огнем врага. Когда очередь дошла до командира отделения Александра Ефимовича Сережникова, произошло следующее: вместо того чтобы принять из рук политработника Зотова партийный билет, Сережников расстегнул полушубок, вынул из кармана гимнастерки другой партийный билет, в потрепанной клеенчатой обложке и, протягивая его, дрогнувшим голосом попросил:
— А нельзя оставить на память и вот этот?
Не удалось в это утро разъяснить Сережникову положение устава. Бойцы поднялись в атаку. Партийный билет в клеенчатой обложке со слипшимися, почерневшими листочками остался в руках Зотова.
Вечером мы разыскали Сережникова уже в санбате. Во время атаки осколком или пулей у него разбило висевшую на поясе бутылку с горючей жидкостью. Но он не остановился, чтобы броситься в снег и попытаться сбить пламя. Горящим, живым факелом добежал он до немецкого окопа, стрелял до тех пор, пока не упал. Огонь на нем погасили наши бойцы, хотя думали, что он уже мертв.
В санбате Сережников спрятал под бинты на груди свой партийный билет и рассказал нам, почему он просил оставить ему тот, с черными, слипшимися листками:
— В октябре подразделению, в котором я тогда находился, было приказано оседлать проселочную дорогу, выходящую на Волоколамское шоссе. Основные силы немцев прорвались далеко вперед. А здесь одна их часть уперлась в нашу оборону.
Почти все офицеры выбыли из строя. Но каждый раз, когда погибал командир, находился боец, который брал на себя командование.
Третьи сутки мы не спали, и, чтобы не заснуть совсем, командир наш, боец Чекулаев, поднимал нас ночью в контратаки. Во время такой контратаки смертельно ранили Чекулаева. Я бежал рядом с ним, когда он упал. Хотел крикнуть ребятам, но он приказал молчать, потом изогнулся весь, достал мокрыми от крови пальцами из гимнастерки партийный билет и прошептал совсем тихо: «Возьми, спрячь».