Годы прострации
Шрифт:
Четверг, 28 июня
Георгина вступила в «Общество контролеров веса». Пришлось отвезти ее на собрание на багажнике велосипеда — она отказывалась надевать сапоги, а дорога из-за нескончаемого дождя скрылась под водой.
Домой возвращаться не имело смысла, жена должна была освободиться через час, — взвесившись и проделав все прочее, что положено у этих контролеров, — и мы договорились встретиться в «Медведе».
Войдя в паб, Георгина рухнула на стул рядом со мной:
— Во
— 82 килограмма и 340 граммов — это хорошо или плохо? — спросил я.
— Это было бы здорово, будь я боксером в полутяжелом весе. Но у меня рост 159 сантиметров и тонкая кость, и получается, да, это очень, очень плохо. — Георгина схватила мою кружку с пивом, осушила ее до дна и вытерла губы тыльной стороной ладони. — В день свадьбы я весила 57 с половиной кило.
Прямо у меня на глазах она впадала в депрессию, что теперь с ней нередко случалось. Надо было ее как-то удержать.
— Любимой женщины должно быть много, — сказал я.
Не помогло.
Тогда я взял ей водки с тоником (и с соломинкой, но без льда и лимона).
В паб вошла компания корпулентных женщин в спортивных костюмах. Сгрудившись за маленьким столиком, они дружно закурили. И в пабе стало как в финальной сцене «Касабланки» — все в тумане.
— Это твои коллеги по контролю за весом? — поинтересовался я.
— Нет. — Георгина была в курсе всего, что происходит в деревне. — Они тренируются для благотворительного забега с целью сбора средств на спасение почты.
— Спасения от чего?
— От закрытия. — Георгина закурила вторую сигарету.
— Но ты только что затушила одну, докурив только до половины, — мягко попенял я.
Учитывая, что мы находились в общественном месте, ответ моей жены прозвучал довольно резко:
— Послушай, ты, мистер Чистые Легкие, в воскресенье дымить в пабе будет запрещено долбаным законом, так дай насладиться напоследок.
Дабы не усугублять ситуацию, я вернулся к почтовой теме:
— Но ее нельзя закрывать. Я пользуюсь почтой трижды в неделю. И как же папа? У него единственная радость — скататься на почту за пенсией, а иначе он вообще не будет выходить из дома.
Георгина стукнула рюмкой по столешнице и крикнула Тому Уркхарту, торчавшему за стойкой:
— Твоей «Столичной» можно младенцев поить! Кто тебе дал право разбавлять водку, это ведь не лаймовый хренов сок!
Иногда я жалею, что в Георгине воспитывали свободный дух, в результате мнение окружающих ее абсолютно не волнует. Уркхарт поносил ее сквозь зубы, посетители на нее пялились, я был смущен — а ей хоть бы хны.
Я подошел к спортсменкам узнать, могу ли я присоединиться к компании «Спасем почту», и, неопределенным жестом указав на ноги, пояснил, что по личным причинам я не в состоянии участвовать в благотворительном забеге.
— Я вас знаю, — сказала одна из женщин, одетая в розовый костюм с полосками цвета кокосового мороженого. — Видела вас у школы. Вы живете в свинарниках и пишете пьесу для нашего театра. А для нас там найдется роль?
Я пообещал, что напишу для них целую сцену. Они засмеялись и давай хлопать друг друга по мясистым ладоням. В пабе аж стекла задрожали.
10 вечера
Когда мы ехали домой, дождь бешено молотил по нашему зонту. Висельная улица больше походила на улицу Утопленников. Георгина почти не слезала с велосипеда. Не очень-то легко крутить педали, когда у тебя на багажнике сидит боксер в полутяжелом весе.
Сказал жене, что если она завтра же не купит резиновые сапоги, я…
— Что ты сделаешь? — Георгина крепче обхватила меня за шею.
Я не ответил — ей отлично известно: я глупею от любви.
Вода на нашем участке стояла так высоко, что доходила до щиколоток, и я, обутый в резиновые сапоги, донес жену до самых дверей.
Когда я отпирал дверь, из своей половины высунулась мать:
— Я увидела, как ты еле ноги переставляешь, — она что, опять напилась?
Георгина соскользнула с моей спины:
— Опять, Полин? Опять?! Не могу припомнить, когда я в последний раз напивалась!
— А я могу, — парировала мать. — Вчера. Я наведалась к вам сигаретку стрельнуть, а ты трупом лежала на диване.
— Мы с Грейси играли в автокатастрофу! — взвилась Георгина.
Тем временем мы вошли в нашу тесную прихожую, где я тут же сбросил промокшие пиджак, брюки, накинул халат и направился в гостиную. Мать с женой задержались в прихожей, о чем-то шепотом переговариваясь. Затем мать повысила голос:
— Его ты, может, и способна одурачить. Но не меня!
Прежде чем лечь спать, я проверил наши запасы алкоголя в кухонном шкафу. В водочной бутылке на дне плескалось немного жидкости, а все, что осталось с Рождества и приобреталось позднее (в том числе подарок Найджелу на день рождения — скорпионовая текила), исчезло.
Пятница, 29 июня
Мистер Карлтон-Хейес (на работу он вернулся еще в понедельник) говорит, что этот непрестанный дождь напомнил ему о наводнении 1953 года, когда его тетю вымыло волной из дома в Скегнессе, понесло по течению, а потом выбросило на крышу автобусной остановки. Он не сказал, почему его так долго не было в магазине, но я заметил, что он теперь передвигается словно с опаской.
Июль
Воскресенье, 1 июля
ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ КУРЯТ!
Исторический день! Отныне в Англии курение в общественных и на рабочих местах запрещено. Правда, если ты сумасшедший, заключенный, депутат парламента или член королевской семьи, на тебя этот закон не распространяется.
Курение отравило мою жизнь. На фотографии, снятой в тот день, когда меня выпустили из роддома, мать стоит на автостоянке со мною на руках — точнее, на одной руке, другая опущена, — а между пальцев дымится сигарета.