Годы прострации
Шрифт:
— Было время, когда ты похвалялась принадлежностью к среднему классу.
— Я никогда не причисляла себя к среднему классу, — отнекивалась мать. — Это все твой отец. Он полагал, что торговля электрообогревателями открывает ему двери в уборную для директорского состава.
Когда мать ушла, я с пристрастием расспросил Грейси о том, как ей живется в Фэрфаксхолле. Девочка поведала следующее:
— Хьюго и мамочка спят в большой кровати за занавеской… Хьюго подарил мне щеночка, я назвала его Снежок, потому что он весь-весь беленький. Хьюго учил меня ездить галопом на Нарциссе, а сплю
Я спросил, не скучает ли она по мне, бабушке и дедушке Моул.
— Нет, — был ответ, после чего Грейси целиком переключилась на Бернарда, как раз раздававшего карты для игры в «Счастливую семью».
В самый кульминационный момент (мне оставалось заполучить мистера Булку, пекаря, чтобы выиграть) на кухню ворвался Бретт с криком:
— «Беар Стернз» лопнул!
Бернард, Грейси и я переглянулись в полном недоумении.
— Вы, конечно, понятия не имеете, что это такое? — презрительно спросил Бретт.
— Нет, — признался я, — но ты нам обязательно расскажешь, верно?
— Это один из самых крупных инвестиционных банков Америки, — снисходительно разъяснил мой полубрат. — Одно из наиболее престижных учреждений на Уолл-стрит.
— Свят, свят, свят, — откликнулся Бернард.
— Ты запоешь совсем другую песню, — накинулся на него Бретт, — когда международные финансовые институции рухнут и тебе ничего не останется, как бунтовать на улицах и грабить супермаркеты, чтобы выжить.
— Послушай, милок, — невозмутимо ответил Бернард, — у меня за плечами шесть десятков лет. Бунт меня уже как-то не привлекает. Я просто тихонечко допьюсь до смерти, а грабежи оставлю подрастающему поколению.
Бернард взял карту и отбросил ее. Это был мистер Булка. Я жадно схватил пекаря, как пес жирный кусок мяса, и торжествующе воскликнул:
— Я выиграл!
Просматривая воскресные газеты и вынимая из них финансовые страницы, Бретт бубнил:
— Неликвидность глобального капитала — это еще хуже, чем стагнация на рынках в прошлом августе. Как далеко зайдут центробанки в своем стремлении поддерживать на плаву систему, которая явно пришла в негодность?
Никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Бретт ушел, сказав напоследок, что, будь у него начальный капитал, он выстроил бы систему, защищенную от кризисов. Мне почудилось или Бретт действительно как-то уж очень пристально поглядел на полку с консервами?
Разогревая в микроволновке три порции картофельной запеканки и открывая банку горошка, я думал о Георгине: наверное, сидит сейчас на Елисейских Полях и любуется Парижем, уплетая улиток и запивая их розовым вином.
После обеда Бернард повел Грейси в лес, где уже распустились колокольчики. Я лег в постель и заснул, обнимая подушку Георгины. Проснувшись, обнаружил на кухне банку с поникшими колокольчиками, а Бернард сообщил, что международные финансы упали еще на 3 процента и финансовые эксперты предрекают массовую безработицу и увеличение числа бездомных по причине ипотечного краха. Эту речь Бернард произнес так, будто говорил на иностранном языке.
Вторник, 25
Мать отвела Грейси в школу, вернулась и отвезла меня в больницу на терапию. Когда мне поставили капельницу, она сказала:
— Умираю, есть хочу. Пойду в буфет за бутербродом с сыром.
Из буфета она явилась без двух передних зубов, признавшись, что вонзила зубы в хлеб «с необычайной силой». Из больницы она позвонила в государственную поликлинику, чтобы записаться на прием к мистеру Литтлу, но в регистратуре ей сказали, что он умер четыре года назад.
Прикрывая рот рукой, мать настаивала:
— Мне нужно срочно к врачу.
— На три часа к мистеру Стеджену вас устроит?
По парковке мать передвигалась очень быстрым шагом:
— Не могу показываться на людях, пока мне не поставят зубы на место.
— Мама, твоя реакция чрезмерна.
Но, когда она убрала руку ото рта, чтобы завести машину, и, повернувшись ко мне, улыбнулась, я испытал почти что шок. С зеленым лицом благодаря солнцезащитному козырьку того же цвета, с растрепанными волосами, морщинистыми губами курильщицы и недостающими зубами она походила на Гингему, злую ведьму Запада.
Позвонил мистер Карлтон-Хейес с вопросом: не поможем ли мы с Бернардом рассортировать оставшиеся книги, до сих пор хранящиеся на складе. Я сказал, что завтра утром мы в его распоряжении.
Бернард, слушавший наш разговор, потер руки:
— Черт, неужто мы наконец доберемся до этих лакомств, цыпленочек? Жду не дождусь.
Посещение склада он предвкушал так, как другие мужчины предвкушают поход в стриптиз-бар.
В моей голове часто мелькает мысль, что отношения Бернарда с книгами нельзя назвать здоровыми. Сдается, он подменил секс литературой и порою путает одно с другим.
Среда, 26 марта
Я никогда раньше не бывал на складе. Там стояли рядами огромные контейнеры. В некоторых было столько добра, что, казалось, его хватит, чтобы обставить целый дом. Один контейнер был заполнен манекенами в человеческий рост, застывшими в самых разнообразных позах, а другой доверху забит старыми газетами.
Мистер Карлтон-Хейес с Лесли уже трудились, методично раскладывая книги: те, что стоили более 25 фунтов, — в деревянный ящик из-под чая, а те, чья стоимость превышала 50 фунтов, — в небольшую картонную коробку. После того как прибыли мы с Бернардом, работа замедлилась.
— Бернард, — не выдержал Лесли, — у нас нет времени на обсуждение достоинств или недостатков книг. Нам нужно до конца дня рассортировать их по цене.
— Не могу же я просто сунуть их в ящик, не отдав им должное. Ведь они не какие-нибудь неодушевленные предметы, правда?
— Как раз неодушевленные, Бернард, — возразил Лесли. — Они не видят, не думают, не чувствуют, согласен?
Мистер Карлтон-Хейес вставил свое веское слово:
— Я понимаю Бернарда. Каждая книга для меня — словно живое существо. И мне всегда очень не нравилось, когда книги запирают в темном шкафу.