Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера
Шрифт:
Чтение доставляло мальчику «физическое упоение». Это говорит пятидесятипятилетний Жан-Поль, когда вспоминает вторую книгу, оказавшую на него большое влияние. Снова это книга, которая, так же как и «Orbis pictus», знакомит с образом мира в буржуазном освещении, хотя и в другой, на сей раз увлекательной форме, — «Робинзон Крузо» Дефо, история буржуазного selfmademan’a [18] , который, положившись на себя и на бога, вдали от феодальной власти создал свой особый, лучший мир собственности.
18
Человек, который добился всего сам (англ.).
Все это происходит уже в Шварценбахе на
Шварценбахская латинская школа похожа на существующие и поныне одноклассные сельские школы. «В классной комнате… помещались и приготовишки, и читающие по складам, и латинисты, и большие и маленькие девочки — они сидели, как на ярусах в оранжерее или в древнеримском театре, от пола вверх до самой стены, — тут и ректор, и учитель пения, тут и неизбежный крик, гул, громкое чтение и драки». Ректор Вернер, тщеславный человек, «от природы красноречивый… но неглубокий», учил молодого Рихтера древним языкам (то есть всему, что могла дать школа), причем по методу, который он выдавал за собственное изобретение, но который Жан-Поль называет базедовым методом, что несправедливо по отношению к филантропу Базедову.
Этот заслуженный гамбургский педагог, за два года до шварценбахского периода Жан-Поля прославившийся как основатель филантропического заведения («мастерской человеколюбия») в Дессау, разработал, основываясь на Коменском, и по сей день плодотворный метод изучения иностранных языков посредством их практического применения. Когда он в 1776 году проводил публичный экзамен, на который поспешили явиться все крупные педагоги Германии (напуганные еще и тем, что с помощью гравюры на меди он объяснил детям процесс рождения человека), он и урок рисования провел по-латыни. Получив по-латыни задание нарисовать на доске льва, учитель нарисовал сперва клюв, на что дети закричали: «Non est leo! Leo non habet rostrum!» («Это не лев! У льва нет клюва!»)
Метод ректора Вернера («который часто, воспламеняясь собственной речью, хвалил себя так, что сам поражался своему величию») похож на этот прогрессивный метод лишь тем, что он тоже без проволочек разделывается с введением в грамматику. Затем он сразу же, совсем не по-базедовски, переходит к трудному чтению какого-нибудь римского классика. Таким образом, нагруженному одним лишь хламом латинских правил Фрицу Рихтеру приходится сразу читать Корнелиуса Непота, по-гречески — Новый завет и через год по-древнееврейски — Первую книгу Моисееву.
Как ни удивительно, это удается. Мальчик жаждет знаний (ему, правда, ничего другого, кроме как учиться, и делать нечего, потому что отец по непонятным причинам почти не выпускает его из дому), не знает устали и своими успехами подтверждает учителю правильность неверного метода.
Вскоре он уже устно переводит Новый и Ветхий завет на латынь, причем так бегло, что учитель не только не может его поправлять, но с трудом поспевает за ним. Его так захватывает «возня с древнееврейским языком и мелочным разбором», что он собирает «из всех шварценбахских уголков древнееврейские грамматики». Затем он сшивает себе книгу в четверть листа, берется за Первую книгу Моисееву и по поводу первого ее слова — «В начале», — по поводу его шести букв и повторяющейся гласной, заносит туда целыми страницами из всех заимствованных грамматик множество наставлений; их так много, что на этом «начале» (он хотел продолжать таким образом от главы к главе) все и кончается. В самом деле, странное занятие для ребенка; потом он в шутливой форме припишет его своему герою Квинту Фиксляйну (тот будет заниматься отысканием неверно напечатанных древнееврейских букв) — он, как и Вуц, взрослым кажется более ребячливым, нежели сам писатель был в детстве.
Но важнее, чем эта школа и следующая школа и даже университет, было для юноши знакомство с двумя людьми, которые на долгое время станут для него наставниками. Это два молодых теолога, стоящие в оппозиции к ортодоксальному церковному учению, сторонники гетеродоксии, как называют рационалистическую теологию Просвещения.
Капеллан Иоганн Самуэль Фёлькель распознал чрезвычайную одаренность мальчика, который не отрывается от занятий, когда тот приходит в гости к Рихтерам. Он просит разрешения давать ему дополнительные уроки и жертвует ради этого своим ежедневным послеобеденным отдыхом. Преподавание географии у него сводится к заданиям рисовать по памяти географические карты, зато уроки теологии не только развивают литературный стиль ребенка, но направляют его мышление на путь, которому он всегда будет верен, — на путь к Просвещению.
Начинается это довольно безобидно с уже покрывшихся пылью «Первых основ всемирной мудрости». Автор, профессор Готшед, литературный вождь тридцатых годов и провозвестник новой немецкой буржуазной драмы (позднее подвергавшийся многим издевкам), из Лейпцига распространял и свои опирающиеся на Вольфа теории об основанном на разуме христианстве, постоянно заботясь о том, как бы не столкнуться с догматиками. «При всей пустоте и сухости» они новизной своей действовали на воспитанного в ортодоксии юношу «как живительная вода». Но по-настоящему загорается он, когда начинает изучать новейших гетеродоксов, из которых он в автобиографии потом назовет Нёссельта и Иерузалема.
Иоганн Август Нёссельт, профессор в Галле, был человеком прямым. «Плоды духа растут лишь на почве свободы», — внушал он позднее, правда безуспешно, Фридриху Вильгельму II Прусскому, когда тот ограничил свободу обучения в университетах. Несколькими годами ранее Лессинг сказал о Нёссельте, что он «все-таки являет собой тип теолога, каким ему надлежит быть», имея, вероятно, в виду не только его твердые убеждения, но и научные достижения, сказавшиеся прежде всего в критике догмы. По различным поводам он упрекал прусскую государственную власть в том, что она стремится внедрять благочестие за счет правды. Он называл это благочестивым обманом, который пробуждает подозрительность и ненависть к любой религии. «Власть не может предписывать, как следует… понимать сочинение — так или этак», даже библия «всего лишь предмет для научного исследования».
Аббат Иерузалем (отец юриста Иерузалема, который покончил с собой в Вецларе и тем самым стал прообразом гётевского Вертера) вряд ли высказывался так четко. Сперва он был воспитателем принца в Брауншвейге, и, возможно, именно его имел в виду Жан-Поль, когда написал фразу: «Иногда я думал: если что хорошее и вырастало в больших дворянских семьях, то лишь благодаря домашнему учителю из бюргерских кругов». Позднее Иерузалем стал придворным проповедником и вел себя соответственно, то есть осторожно. Тем не менее есть доля правды в восхвалявшей его эпитафии: «Им заложен первый фундамент Просвещения». Он достиг этого, кроме всего прочего, тем, что отрицал теорию первородного греха, — теорию, которая сделала церковь необходимой человеку: тому, кто в мир приходит отягощенный первородным грехом, только церковь может помочь достичь лучшего мира. Такое оскорбление человеческого достоинства было, разумеется, ненавистно бюргерскому оптимизму. Пессимизм первородного греха противоречил вере в способности человека совершенствоваться. Наследственный моральный порок не подходил буржуазному образу мыслей, который полагал своей основой «добродетель», обильно поливая ее слезами почитания. Преизбыточный культ добродетели исторгает много слез и у Жан-Поля — слез радости и умиления по поводу того, что бюргер освободился от первородного греха (и не заразился придворными пороками).
Фриц Рихтер познакомился тогда и с другим теологом — это одно из самых важных знакомств в его жизни. Эрхард Фридрих Фогель был пастором в деревне Рехау, неподалеку от Шварценбаха. Его чрезвычайно интересовали духовные течения времени. Его библиотека содержала старую и новую литературу по многим областям знания. Во время конфирмации у него читают не библию и сборники псалмов, а немецкие стихи. Самым веселым из всех проповедников называл Жан-Поль этого человека с длинным носом и лукавыми глазами, который вначале был его советчиком, исполненным сознания педагогического долга, затем стал другом и почитателем. Пастор Фогель окончательно отвратил юношу от отцовской ортодоксии, главным образом тем, что одалживал ему книги — целыми стопками в течение многих лет. «Ваша библиотека — это моя академия, и у всех ваших книг я могу слушать курсы лекций, вдобавок бесплатно».