Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера
Шрифт:
«А теперь к делу! Будьте так добры, милейший Жан-Поль, напишите о „Валери“ маленькую рецензию», причем в литературной газете, читаемой в России, ибо во Франции и Германии ее слава уже достаточно велика. Теперь же она вознамерилась получить доступ к царю Александру, чтобы оказать на него доброе влияние, «добиться свободы для крестьян, по крайней мере быть им полезной». Лишь ради этого ей нужна слава в России. «Будь это только мое честолюбие — о, оно уже достаточно удовлетворено! Но мое сердце испытывает более сильные, более благородные устремления». И потому она чувствует себя вправе дать Жан-Полю точные указания, какой должна быть рецензия. Он должен расхвалить высокую мораль книги, «ибо она
На это письмо он ответил, даже не упомянув о просимой рецензии. Это последнее письмо к ней. Но она позаботилась о том, чтобы он не смог ее забыть, заставив еще много говорить о себе. Ибо лишь теперь наступило ее великое время.
После того как ее поэтическая слава улетучилась и из-за бурной жизни она утратила красоту и — по слухам — знаменитые белокурые волосы, она составила себе имя как религиозная фанатичка. Молясь и проповедуя, она ездит по Европе, призывает к возрождению христианства, пытается обратить на праведный путь наряду с другими также мадам де Сталь и, наконец, во время освободительных войн — не освободив своих крестьян — вторгается в историю, получив влияние на царя Александра и склонив его к созданию Священного союза.
Жан-Поль еще раз вспомнил о ней в заметке к оставшемуся незаконченным «Сверххристианству», где назвал ее безвредной, ибо она не основывает сект, а всего лишь выступает как «проповедница-во-всякое-время». Но Гёте, которому — не только благодаря величию ума, но и возрасту — всегда принадлежит последнее слово, произнес его и в этом случае. После ее смерти он заметил канцлеру Мюллеру: «Вот некролог для госпожи фон Крюденер. Ее жизнь — стружки, из них и кучки золы не добудешь, чтобы сварить мыло». А в его наследии сохранилось написанное еще в 1818 году, то есть в то время, когда она была «первой дамой Священного союза», стихотворение:
25
ЖЕРТВА ПЛАНА
Успех для писателя и необходим, и опасен. Писатель посылает свои книги в мир, как длинные письма незнакомым, успех — ответ на эти письма. Он рождает веру в себя, которая необходима, чтобы продолжать работу. Но он несет с собой и бремя, соблазны и отчуждение. Без жертв публика никого не принимает. Денег больше, но рабочего времени и сил меньше. Свет, к которому человек пробился, может ослепить его. Высота, на которую он взобрался, может исказить перспективу. Иной обречен вести двойную жизнь: в сиятельном кругу знаменитостей и (как в случае Жан-Поля) в тесной комнате матери, которая теперь, когда с нуждой покончено, слегла на смертный одр.
Сейчас за талантами гоняется радио, кино и телевидение, набрасываясь на каждого новичка, который сулит успех, и отвлекая его от его собственных планов; в те времена их вполне заменяли бессчетные издатели, которые отбивали авторов друг у друга. Их предложения
Сразу же за «Геспером» на очереди «Титан». Но так как он продвигается плохо, Жан-Поль избавляется от искушений издателей, поддавшись им. Когда он первый раз отступил от своих планов, он случайно попал в цель: появился «Зибенкез». Но затем побочные работы стали приносить лишь побочные плоды; это «Юбилейный сениор» — нечто вроде идиллии, — которому далеко до красоты «Вуца» и «Квинта Фиксляйна»; это морально-назидательный трактат «Кампанская долина, или О бессмертии души» с приложением весьма вялой сатиры под названием «Объяснение гравюр на дереве к 10 заповедям Катехизиса» (она основана на пояснениях Лихтенберга к гравюрам на меди Хогарта); это «Палингенесии», в которых новые и подновленные старые сатиры из «Бумаг дьявола» объединены описанием путешествия в Нюрнберг (его совершает повествователь, который едет к женщине своей мечты, к Розинетте, переименованной в Гермину); это, наконец, уже упомянутые «Письма и жизнеописание будущего».
Трудно представить себе такую производительность труда — хотя ее плоды не столь уж захватывают, — если вспомнить все его встречи, путешествия, переезды, письма — все, что отвлекает его в эти годы от работы. Оживленней становится его переписка с издателями и литераторами. Появляется все больше и больше новых приятельниц и друзей, почитательниц и почитателей, они наносят ему визиты и принимают его у себя, пишут ему и получают от него ответы. С 1796 по 1800 год он ежегодно в среднем пишет по двести с лишним писем, зачастую очень длинных и кропотливо отделанных. И он по-прежнему неутомимо читает и делает выписки.
Одна из женщин, которые отнимают у него много времени, — Эмилия фон Берлепш. Она не станет потом, как Шарлотта фон Кальб и Юлиана фон Крюденер, писательницей — она уже сейчас писательница. Она опубликовала драмы и стихи, известна в Веймаре, дружит с Гердерами, читала свои произведения за столом Анны Амалии, но снискала мало симпатии. Виланд насмехается над ней, госпожа фон Штайн описывает ее как «веселую, бодрую, толстую и жирную», а Вильгельм фон Гумбольдт — он познакомился с ней студентом в Гёттингене — говорит, что она чванна, тщеславна и болтлива. Сохранился ее портрет — разряженная пышная дама с классическим профилем.
Она происходит из аристократической семьи. Мать, урожденная графиня Дёнгоф, после смерти отца Эмилии вышла замуж за внебрачного сына короля Швеции. Эмилия вступила в брак в семнадцать лет, но с мужем почти не жила. В 1797 году, когда она по пути из Лейпцига во Франценсбад остановилась в Гофе, она уже разведена. Ей сорок два, Жан-Полю тридцать четыре года.
«Я знаю наперед, что мне придется потратить на нее много времени. Если бы я хоть читал что-нибудь из ее сочинений или знал по крайней мере наизусть названия — я заплатил бы двойную цену против той, что платишь за чтение». Но обошлось и без предварительного знакомства с ее книгами. 3 июля в записке к Отто сказано: «Берлепш остается здесь и сегодня», а 24-го он говорит уже об отъезде и о деньгах для поездки в Богемию и действительно уезжает 25-го вослед за пышной дамой, хотя его мать больна.
На следующий день его догнало известие о смерти матери. Он вернулся, похоронил мать и через неделю оказался снова во Франценсбаде. В августе Эмилия опять приехала в Гоф. Они договорились о встрече в Лейпциге.
«Гоф я сменю через четверть года, но еще не знаю, на какой город», — написал он незадолго до этого Каролине Гердер. Теперь он знает. В письме к Эртелю, извещая о переезде, он объясняет выбор Лейпцига тем, что там учится в университете его брат Самуэль. Но вслед за этой фразой сказано: «Берлепш тоже переезжает в Лейпциг».