Гоголь в Москве
Шрифт:
А. И. Талызин восстанавливает и здание служб, и главный дом, которые получают одинаковые балконы на грузных каменных арках, что придает усадьбе вид единого архитектурного ансамбля.
У Толстых сразу по приезде в Москву не было ни времени, ни возможности заниматься меблировкой и устройством дома. Все было сохранено с талызинских времен. Гоголю достались две комнаты нижнего этажа с самостоятельным входом из сеней. Хозяева заняли верх: графиня – часть, находившуюся над гоголевской половиной и сообщавшуюся внутренней лестницей с комнатой горничной, граф – часть, обращенную к бывшей Мамстрюковой улице, также с внутренней лестницей, которая вела к дверям нижней гостиной. Вместо общей столовой использовалась
У гоголевской половины были свои удобства. Прежде всего изолированность от всего остального дома. Но и свои достаточно существенные недостатки. Это низкие окна, выходившие на тротуар Никитского бульвара и к парадному подъезду, где прямо около них разворачивались экипажи. И главное – сырость, которая давала о себе знать во все времена года. Состояла половина из приемной с двумя большими диванами (здесь же, за одним из диванов, ночью спал «человек» Гоголя) и часто топившимся камином (печью?) и кабинета, служившего писателю и спальней. Здесь, стоя у окна, он писал на конторке и перебеливал рукописи за столом у дивана.
Первые четыре года после смерти Гоголя чета Толстых не предпринимает в доме никаких перемен, и только неожиданное возвращение графа Александра Петровича на действительную службу рождает планы обновления усадьбы. 1856 год приносит графу назначение обер-прокурором Синода.
Но проекты остаются проектами. Сначала переезд в Петербург, а затем жизнь за границей делают невозможной их реализацию. В 1873 году А. Е. Толстая возвращается в Москву, чтобы похоронить скончавшегося в Женеве мужа и немедленно расстаться с талызинским домом. Владелицей усадьбы становится вдова брата бабушки М. Ю. Лермонтова – А. А. Столыпина, бывшего предводителя дворянства Саратовской губернии. М. А. Столыпиной наследует одна из ее дочерей – двоюродная тетка Лермонтова, Н. А. Шереметева. Именно она и осуществляет в 1888 году часть задуманных Толстыми перестроек.
Надстраивается в камне гоголевская половина (до того времени второй этаж был деревянным). Перегородки в бывших комнатах писателя делаются капитальными, образуя четыре помещения для швейцара и прислуги. Сводчатые перекрытия подвала заменяются асфальтированным бетоном с выводными каналами. Но главное – переделываются на обоих этажах голландские печи с трубами, причем при верхних печах устраиваются вентиляционные камины. Иными словами, сохранившиеся до наших дней печи не имеют ничего общего с гоголевскими и не позволяют решить вопроса о камине, в котором погибла вторая часть «Мертвых душ» и многие другие рукописи. С пристройкой в 1901 году трехэтажного доходного дома по Никитскому бульвару (ныне встроен в дом Главсевморпути, 9-11) кабинет Гоголя превращается в его швейцарскую.
Никакого интереса к памяти писателя не проявляют и последние перед Октябрем владельцы талызинского дома – камергер Двора, Подольский уездный предводитель дворянства А. М. Катков и его жена, выполнявшая функции товарища председателя Комитета «Христианская помощь» Российского общества Красного Креста.
При Катковых в усадьбе располагаются принадлежавший им магазин «Русские вина», молочная лавка и частная лечебница внутренних и детских болезней С. И. Шварца.
В 1909 году, одновременно с установлением на переименованном в Гоголевский (вместо Пречистенского) бульваре памятника писателю, М. Н. Каткова возводит на месте дворовых построек еще один доходный корпус (ныне № 7).
Немолодая хрупкая женщина уютно устроилась в углу тахты и смотрела – на люстру. Ампирный шлем черненого металла, в золоченых накладках фигур мифологических существ, юношей, богинь, лебедей, в широком венце свечей. Но Мария Александровна Богуславская-Сумбатова, удочеренная племянница знаменитого актера Малого театра и драматурга князя Александра Ивановича Сумбатова-Южина, была в нашем доме на Никитском бульваре не первый раз. А главное – кругом шумели возбужденные голоса: Елена Николаевна Гоголева, Александра Александровна Щепкина, Пров Провыч Садовский-младший, Георгий Куликов, музыканты и певцы труппы нашего Малого театра. Все только что вернулись с премьеры сценического рассказа Нины Молевой «Загадка „Невского проспекта“, в котором участвовали и которым – все надеялись – обретал жизнь никогда ранее не существовавший гоголевский мемориал. Сыграть в стенах, где прожил последние отпущенные ему жизнью годы писатель, где сжег „Мертвые души“, где умер и не нашел покоя, – актеры были по-настоящему взволнованы.
Но Мария Александровна не отрывала глаз от потолка: люстра покачивалась. Сначала чуть-чуть. Потом все сильнее. Тихонько зазвенела посуда. Вздрогнула тахта. Качнулись кресла. «Леля, ты помнишь, – Мария Александровна обращалась к своей гимназической подруге Е. Н. Гоголевой, – совсем как в Тифлисе, тогда…»
Елена Николаевна королевским движением повернула голову. Очень внимательно посмотрела почему-то только на люстру и своим низким бархатным голосом добавила: «Муся, ты права – землетрясение». И тут же искренне удивилась: «В Москве?»
Уже звонил телефон. Кто-то спрашивал, как там на бульваре. На Новом Арбате люди выбегают на улицу из высотных домов. И вообще, что надо делать? Подойдя к окну, Елена Николаевна бросила: «Ну, эти картонные коробки и должны рассыпаться, а наш – никогда. При таких-то кирпичных стенах!»
Все стали дружно вспоминать, что ведь именно в этот, бывший дворцовый голицынский, дом попала в первую же бомбежку Москвы в июле 42-го бомба и сумела пробить воронку только в двух верхних этажах. Выбоину тем же военным летом заделали, да кстати и надстроили здание еще одним этажом; в том, что оно и после разрушения такую нагрузку выдержит, не сомневался никто. Выдерживает!
«А вообще мне довелось видеть, как настоящий архитектор – Анатолий Оттонович Гунст осматривал и разрешал или не разрешал любые переделки». Это говорила третья гимназическая подруга Муси и Лели Елена Александровна Хрущева, директор 2-й Городской библиотеки, в стенах которой и состоялась премьера «Загадки».
Имя архитектора вызвало явное оживление среди старшего поколения. Его знали все и, чувствовалось, не знать просто не могли. «Гунст» и «театр» были понятиями неразделимыми.
Со слов дяди А. И. Сумбатова-Южина Мария Александровна рассказывала, как в канун 100-летнего юбилея со дня рождения Гоголя, когда готовился к открытию знаменитый андреевский памятник писателю, встал вопрос о мемориальных комнатах. Выкупить их у владельцев всей городской, в прошлом талызинской, усадьбы – об этом говорить не приходилось; но существовал же пример, когда владелец суворовского дома у соседних Никитских ворот, торговец канцелярскими товарами некий Гагман на свои средства установил памятную доску и привел в порядок суворовскую анфиладу, куда пускал, хотя и с разбором, посетителей.
С Гоголем положение было тем хуже, что сначала графиня А. Е. Толстая, бывшая гостеприимная хозяйка, принимавшая у себя Гоголя, а вслед за ней ставшая хозяйкой родственница Лермонтова по линии Столыпиных полностью переделали писательскую приемную и кабинет. Их превратили в клетушки для прислуги. Последние же перед Октябрем владельцы – супруги Катковы и вовсе пристроили к гоголевском дому новый доходный дом и в бывшем кабинете устроили швейцарскую. В комнате же, куда поместили Николая Васильевича перед самым его концом, вообще был чулан.